Эстетика однополой любви в древней Греции
Шрифт:
(27) Хармид. Но почему же, Сократ, нас, друзей своих, ты так отпугиваешь от красавцев, а ты сам, клянусь Аполлоном, как я однажды видел, прислонил голову к голове Критобула и обнаженное плечо к обнаженному плечу, когда вы оба у школьного учителя что-то искали в одной и той же книге?
(28) Сократ. Ох, ох, так вот почему, словно какой зверь меня укусил, у меня с лишком пять дней болело плечо, и в сердце как будто что-то царапало…» (Пир 4, 23-28 [Ксенофонт, ВС 1993, с.175]
(№ 739). «(52) Хармид. … А ты, сиракузянин, чем гордишься? Наверно, мальчиком?
Сиракузянин. Клянусь Зевсом, вовсе нет; напротив, я страшно боюсь за него: я замечаю, что некоторые замышляют коварно погубить его.
(53) Сократ. О Геракл! Какую же такую обиду, думают они, нанес им твой мальчик, что они хотят убить его?
Сиракузянин.
Сократ. А ты, по-видимому, думаешь, что если бы это случилось, то он бы погиб?
Сиракузянин. Клянусь Зевсом, совершенно.
(54) Сократ. И сам ты, значит, не спишь с ним?
Сиракузянин. Клянусь Зевсом, все ночи напролет.
Сократ. Клянусь Герой, большое тебе счастье, что природа дала тебе такое тело, которое одно не губит тех, кто спит с тобою» (Пир 4, 52-54 [Ксенофонт, ВС 1993, с.180])
(№ 740). «(62) … Сократ – Антисфену. Знаю, что ты завлек нашего Каллия к мудрому Продику, видя, что Каллий влюблен в философию, а Продику нужны деньги; знаю, что ты завлек его к Гиппию из Элиды, у которого он научился искусству помнить и оттого с тех пор стал еще больше влюбчивым, потому что никогда не забывает ничего прекрасного, что ни увидит. (63) Недавно и мне ты расхваливал этого приезжего из Гераклеи и, возбудив во мне страсть к нему, познакомил его со мною. За это, конечно, я тебе благодарен: человек он, мне кажется, в высшей степени благородный. А Эсхила из Флиунта разве ты мне не расхваливал, а меня ему? И не довел ли ты нас до того, что мы, влюбившись под влиянием твоих речей, бегали, как собаки, разыскивая друг друга?» (Пир 4, 62-63 [Ксенофонт, ВС 1993, с.182])
(№ 741). «(1) … Сократ. Не следует ли нам, друзья, вспомнить о великом боге, пребывающем у нас, который по времени ровесник присносущим богам, а по виду всех моложе, который своим величием объемлет весь мир, а в душе человека помещается – об Эроте, тем более, что все мы – почитатели его? (2) Я с своей стороны не могу указать времени, когда бы я не был в кого-нибудь влюблен; наш Хармид, как мне известно, имеет много влюбленных в него, а к некоторым он и сам чувствует страсть; Критобул, хоть и любим, уже чувствует страсть к другим. Да и Никерат, как я слышал, (3) влюблен в свою жену, которая сама влюблена в него. Про Гермогена кому из нас не известно, что он изнывает от любви к высокой нравственности, в чем бы она ни заключалась? Разве вы не видите, как серьезны у него брови, недвижим взор, умеренны речи, мягок голос, как светло все его существо? И, пользуясь дружбой высокочтимых богов, (4) он не смотрит свысока на вас, людей! А ты, Антисфен, один ни в кого не влюблен?
Антисфен. Клянусь богами, очень даже – в тебя!
Сократ. Нет, теперь, в такое время, не приставай ко мне: ты видишь, я другим занят.
Антисфен. (5) Как откровенно ты, сводник себя самого, всегда поступаешь в таких случаях! То ссылаешься на голос бога, чтобы не разговаривать со мною, то у тебя есть какое-то другое дело!
Сократ. (6) Ради богов, только не бей меня; а твой тяжелый характер во всем остальном я переношу и буду переносить по-дружески. Однако будем скрывать от других твою любовь, тем более что она – любовь не к душе моей, а к красоте. [ с.189]
(7) А что ты, Каллий, влюблен в Автолика, весь город это знает, да многие, думаю, и из приезжих. Причина этого та, что оба вы – дети славных отцов и сами – люди видные. (8) Я всегда был в восторге от тебя, а теперь еще гораздо больше, потому что вижу, что предмет твоей любви – не утопающий в неге, не расслабленный ничегонеделаньем, но всем показывающий силу, выносливость, мужество и самообладание. А страсть к таким людям служит показателем натуры влюбленного. Одна ли Афродита или две – небесная или всенародная, - не знаю: (9) ведь и Зевс, по общему признанию один и тот же, имеет много прозваний; но, что отдельно для той и другой воздвигнуты алтари и храмы и приносятся жертвы – для всенародной менее чистые, для небесной более чистые – это знаю. (10) Можно предположить, что и любовь к телу насылает – всенародная, а к душе, к дружбе, к благородным подвигам – небесная. (11) Этой любовью, мне кажется, одержим и ты, Каллий. Так сужу я на основании высоких качеств твоего любимца, а также по тому, что, как вижу, ты приглашаешь отца его на свои свидания с ним: конечно, у нравственно любящего нет никаких таких тайн от отца.
Гермоген. (12) Клянусь Герой, многое в тебе, Сократ, приводит меня в восторг, между прочим и то, что теперь ты, говоря комплименты Каллию, в то же время учишь его, каким ему следует быть.
Сократ. Да, клянусь Зевсом; а чтобы доставить ему еще больше радости, я хочу доказать ему, что любовь к душе и выше гораздо любви к телу. (13) В самом деле, что без дружбы никакое общение между людьми не имеет ценности, это мы все знаем. А кто восхищается духовной стороной, у тех дружба называется приятной и добровольной потребностью; напротив, кто чувствует вожделение к телу, из тех многие бранят и ненавидят нрав своих любимцев; (14) если же и полюбят и тело и душу, то цвет юности скоро, конечно, отцветает; а когда он исчезнет, необходимо должна с ним увянуть и дружба; напротив, душа все время, пока шествует по пути большей разумности, становится все более достойной любви. (15) Далее, при пользовании внешностью [ с.190] бывает и некоторое пресыщение, так что по отношению к любимому мальчику необходимо происходит то же, что по отношению к кушаньям при насыщении; а любовь к душе по своей чистоте не так скоро насыщается, однако по этой причине она не бывает менее приятной; нет, тут явно исполняется молитва, в которой мы просим богиню даровать нам приятные и слова и дела. (16) И действительно, что восхищается любимцем и любит его душа, цветущая изящной внешностью и нравом скромным и благородным, которая способна уже среди сверстников первенствовать и отличается любезностью, - это не нуждается в доказательстве; а что такой любящий естественно должен пользоваться взаимной любовью и со стороны мальчика, я и это докажу.
(17) Так, прежде всего, кто может ненавидеть человека, который, как ему известно, считает его высоконравственным. Который, как он видит, о нравственности мальчика заботится больше, чем о своем собственном удовольствии? Если, сверх того, он верит, что дружба с его стороны не уменьшится, когда его юность пройдет или когда он от болезни потеряет красоту? (18) А если люди взаимно любят друг друга, разве не станут они смотреть один на другого с удовольствием, разговаривать с благожелательностью, оказывать доверие друг другу, заботиться друг о друге, вместе радоваться при счастливых обстоятельствах, вместе горевать, если постигнет какая неудача, радостно проводить время, когда они находятся вместе здоровые, а если который заболеет, находиться при нем еще более неотлучно, в отсутствии заботиться друг о друге еще более, чем когда присутствуют? Все это разве не приятно? Благодаря таким поступкам (19) они любят эту дружбу и доживают до старости с нею. А того, кто привязан только к телу, за что станет любить мальчик? За то, что он себе берет, что ему хочется, а мальчику оставляет стыд и срам? Или за то, что, стремясь добиться от мальчика цели своих желаний, он старательно удаляет от него близких людей? (20) Да и за то даже, что он действует на него не насилием, а убеждением, даже и за это он заслуживает скорее ненависти: ведь кто действует насилием, выставляет себя [ с.191] в дурном свете, а кто действует убеждением, развращает душу убеждаемого. (21) Но даже и тот, кто за деньги продает свою красоту, за что будет любить покупателя больше, чем торговец на рынке? Конечно, и за то, что он, цветущий, имеет дело с отцветшим, красивый – с уже некрасивым, с влюбленным – не влюбленный, и за это он не будет любить его. И действительно, мальчик не делит с мужчиной, как женщина, наслаждения любви, а трезво смотрит на опьяненного страстью. (22) Поэтому нисколько не удивительно, что в нем появляется даже презрение к влюбленному. Если присмотреться, то найдешь, что от тех, кого любят за нравственные качества, не исходит никакого зла, а от бесстыдной связи бывает много преступлений. (23) Теперь я покажу, что для человека, любящего тело больше души, эта связь и унизительна. Кто учит говорить и поступать, как должно, имеет право пользоваться уважением, как Хирон и Финик со стороны Ахилла; а вожделеющий тела, конечно, будет ходить около него, как нищий: да, он всегда следует за ним, просит милостыню, всегда ему нужен еще или поцелуй, или другое какое прикосновение. (24) Не удивляйтесь, что я выражаюсь слишком грубо: вино побуждает меня, и всегдашний мой сожитель Эрот подгоняет меня, чтобы я говорил откровенно против враждебного ему Эрота. (25) И в самом деле, человек, обращающий внимание только на наружность, мне кажется, похож на арендатора земельного участка: он заботится не о том, чтобы возвысить его ценность, а о том, чтобы самому собрать с него как можно больший урожай. А кто жаждет дружбы, скорее похож на собственника именья: он отовсюду приносит, что может, и возвышает ценность своего любимца. (26) То же бывает и с любимцами: мальчик, знающий, что, отдавая свою наружность, он будет властвовать над влюбленным, естественно, будет относиться ко всему остальному без внимания. Напротив, кто понимает, что, не будучи нравственным, он не удержит дружбу, тот должен более всего заботиться о добродетели. (27) Величайшее счастье для того, кто желает из любимого мальчика сделать себе хорошего друга, это то, что ему и самому необходимо [ с.192] стремиться к добродетели. И действительно, если он сам поступает дурно, не может он близкого ему человека сделать хорошим, и, если он являет собою пример бесстыдства и неумеренности, не может он своему любимцу внушить умеренность и стыд.
(28) Я хочу показать тебе, Каллий, также и на основании примеров из мифологии, что не только люди, но и боги и герои любовь к душе ставят выше, чем наслаждение телом. (29) Зевс, например, влюбляясь в прелести смертных женщин, после сочетания с ними оставлял их смертными; а в ком он восторгался добродетелями души, тех делал бессмертными; к числу их принадлежат Геракл и Диоскуры, да и другие, как говорят. (30) Я тоже утверждаю, что и Ганимеда Зевс унес на Олимп не ради тела, но ради души. В пользу этого говорит и его имя: у Гомера есть выражение: