Это(а) твоя жизнь
Шрифт:
– Ишь, шустрый какой. Сам дров наломал, а я отвечай? Не знаю я, что будет. Может у Белого Сокола не хватает рабочих рук и тебя назначат драить палубу, не случайно же ты сидишь в обнимку со швабрами. Наверное, это твои будущие друзья, знакомься! А вот оружие, я думаю, тебе вряд ли доверят.
– Драить палубу? – переспросил мороженщик – да, пожалуйста! Если удастся остаться на фрегате, то я выполню любую работу, чтобы загладить первый досадный промах и впоследствии втереться в доверие. А там, глядишь, добьюсь повышения, и капитан начнет ценить мои услуги.
– Что ж, Ибрагим, втереться в доверие – это то, что мне нужно. Пожалуй, в твою голову пришла первая здравая мысль за весь день. Прямо завтра и начнешь, а я буду помогать тебе по мере возможности.
– Прекрасно!
– Вот на этой положительной ноте предлагаю и закончить наш разговор, Ибрагим. Вряд ли завтра ты сможешь вспомнить хоть одно слово из него, но, по сути, это не имеет никакого значения. План выработан, программа заложена, а что еще надо? День был сложный, пора и честь знать. Притомился я что-то. Устраивайся насколько можешь удобно и засыпай. Спокойной ночи, Ибрагим!
– Спокойной ночи! – пожелал себе мороженщик.
***
Утром следующего дня на пляж города Дэниз-Хаялет вступил Хуан Карлос. Сегодня вид его был свеж, а сам он чертовски красив. Идеальное невозмутимое лицо, белый легкий костюм, белая же широкополая шляпа и белые короткие сапожки с острыми мысами. На левом плече висела небольшая тряпичная сумка, и лишь черно-карие глаза его горели азартным блеском, означающим, что еще вот-вот и он получит желаемое. Белый Сокол входил в покоренный город, чувствуя свое особое положение, входил как хозяин. Рядом с ним, то ли улыбаясь своим кровожадным мыслям, то ли скалясь, сошел на берег верный Грего. Он сегодня тоже выглядел "парадно" и, может быть даже комично, с нелепой расшитой золотом лентой, перекинутой через плечо, к которой была подвязана длинная шпага с золотым эфесом, если бы его взгляд не источал такую животную ярость. Мускулистый, весь напружиненный, переминающийся с ноги на ногу, он как охотничий пес готов был броситься на добычу по первому же приказу своего господина и только ждал сигнала.
Еще около пятидесяти матросов из команды корабля высаживались из шлюпок на берег, вытягивая свои суденышки на песок. По команде Грего они разбились на шесть групп и, отпуская грубые шуточки, сопровождаемые гоготом, отправились в город. Кто-то из матросов затянул задорную, но пошлую песню, и остальные со смехом подхватили ее.
– Грего, отправляйся за ними и проследи, чтобы все прошло как обычно спокойно, – велел Хуан Карлос.
– Есть, капитан! – поклонился Грего, который только того и ждал и, еле сдерживаясь чтобы не припустить бегом, степенно прошествовал в город вслед за удаляющимися отрядами.
На пляже остался только Хуан Карлос, к которому матрос, оставленный сторожить шлюпки, подвел Мустафу. Да еще один человек сидел на борту одной из лодок, свесив ноги наружу. Это был мороженщик Ибрагим. Он вел себя развязно и беззаботно – щерился на солнце, поднимая голову к небу, плевал на землю и носком грязного ботинка ковырял что-то среди камней и песка.
– Капитан! Если он попытается бежать, то я его пристрелю, – презрительно произнес матрос и показал головой в сторону Ибрагима.
– Не попытается, – спокойно ответил Хуан – его поймают свои, если он объявится в городе.
Матрос отошел и, держа наготове заряженный пистолет, стал наблюдать за открытой территорией пляжа, недоверчиво поглядывая на мороженщика.
Своим нагловатым поведением Ибрагим намерено привлекал внимание к своей персоне, стараясь скрыть настоящее волнение, вызванное утренним появлением Мустафы в капитанской шлюпке. Мустафы, которого, как он считал, бросили в трюм к крысам, а в лучшем случае подвергли пыткам. Теперь же напротив, последний был облачен в чистую одежду, в отличие от самого Ибрагима, просидевшего всю ночь в кладовке. Следов насилия также не наблюдалось ни на лице, ни на руках Мустафы. Озадаченный таким неожиданным поворотом, мороженщик всю дорогу от фрегата до берега не находил себе места. Сидя на веслах в шлюпке с матросами, он постоянно вертелся, чтобы взглянуть на капитанскую шлюпку, в которой как гость восседал Мустафа. Ибрагим готов был лопнуть от зависти, изрыгая проклятья и отвлекаясь, отчего сбивался с ритма и работал веслом неравномерно, за что получал в свой адрес отборную брань рулевого с обещанием запереть мороженщика в чулане еще на пару суток. И вот, сойдя на берег, Ибрагима даже не взяли со всей командой в город, оставив прожариваться на солнце в компании недоверчивого часового, ясно давшего понять, что общаться с мороженщиком он считает ниже своего достоинства. А вот свою благосклонность к Мустафе капитан не скрывал.
– Ну что же мой друг, предлагаю пойти прогуляться, пока мои ребята заняты делом – обратился Хуан Карлос к Мустафе и, не дожидаясь ответа, двинулся прогулочным шагом не в город, а влево по пляжу к скалам, являвшихся его завершением и преграждавших дальнейший путь по берегу.
Мустафа нехотя поплелся следом. Он отстраненно смотрел то в море на фрегат, то на спину впередиидущего капитана, но чаще себе под ноги и его фигура с уныло опущенными плечами, выглядела утомленной.
Они прошли около сотни метров, прежде чем Хуан Карлос остановился и дождавшись, когда Мустафа с ним поравняется, заговорил снова.
– Посмотри вокруг! – Хуан Карлос обвел взглядом пространство – и хоть на этот раз согласись, что такое прекрасное место – это рай на земле! – произнес Белый Сокол, словно продолжая прерванный разговор.
– Да, господин Хуан Карлос, не спорю, место замечательное, но вы осквернили его, принеся сюда горе и смерть, – с неприязнью, но вяло возразил Мустафа, и тон его говорил за то, что спор с капитаном на эту тему он ведет не впервые.
– Опять ты заладил свое! – с непоколебимым спокойствием продолжал капитан – ты же образованный человек, знаешь историю, любишь природу. Недаром ты выбрал профессию экскурсовода, и все никак не хочешь взглянуть на этот мир шире. Достаточно только …
– Куда же шире?! – негодующе прервал Хуана Карлоса Мустафа, начиная возбуждаться – я люблю этот мир, и для меня насильственная смерть означает только горе и больше ничего другого! А бегущие от бандитов люди напуганы. Они страдают! Так о какой широте взглядов вы говорите, господин капитан? Такие как вы разрушают этот прекрасный мир! И точка.
– Ты прав, Мустафа, во всем прав, – ответил Хуан Карлос – но поверь мне, я люблю этот мир не меньше тебя и даже больше! Мы с тобой говорили об этом в каюте, помнишь? Твои утверждения верны, если рассматривать происходящее локально, только здесь и сейчас. А если проследить последствия каждого события дальше во времени, то все не так однозначно, как кажется на первый взгляд.
Хуан Карлос повернулся лицом к морю, указав на него рукой.
– Взгляни на это безмятежное море, исполненное спокойного величия! Сейчас его обманчивая тишина не дает представления о таящейся в глубинах разрушительной мощи и истинной красоте. И лишь тогда море станет великолепным, когда поднимется буря и заставит его встать во весь свой исполинский рост, разбудив в нем могучего и страшного великана – властителя судеб в своих пределах. Бушующая стихия завораживает, в отличие от полного штиля, восхищает и манит к себе, одновременно пугая. Согласись, Мустафа, что невозможно налюбоваться морем в такие минуты. Так и хочется встать на обрыве, подставив лицо ветру, наполненному водяной пылью и посмотреть вниз, туда, где огромные соленые и ленивые валы подкатывают к берегу, вздымаясь все выше и выше и, достигнув своего максимума, обрушиваются всей своей невероятной массой на пляж, пожирая песок и камни. Поэтому художники предпочитают рисовать не штиль, а девятый вал. И именно такие картины висят в музеях, а сотни тысяч людей на протяжении десятилетий любуются ими, восторгаясь мощью производимого эффекта, скопированного рукой мастера с самой природы. Люди буквально черпают из картины саму бурю и насыщаются эмоциями, упиваясь запечатленным моментом. И все получают удовольствие – и художники, и любители живописи. Но если хорошо подумать, то фактически на картине изображено чье-то несчастие, потому что шторм – это всегда разрушение, и какая-нибудь вдова погибшего моряка видит в шедевре смерть своего мужа, сына.