Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение
Шрифт:
Поскольку критерием разграничения музыки на хорошую и плохую вновь служила «ненормальная» форма — форма, которую составляли «неистовые звуки», «судорожные ритмы» и «уродливые завывания» — многие композиции джаза и рок-н-ролла можно было при желании отнести и к хорошей, и к плохой музыке. Ведь то, насколько ритмы судорожны, а звуки неистовы, оценка субъективная и не всегда очевидная; при желании к такому определению можно отнести и танго, и танец казачок, и оперу Вагнера, и народную музыку Центральной Африки. С другой стороны, в композициях американского джаза, блюза и рок-н-ролла легко отыскать корни народной музыки (классово близкого чернокожего населения Америки и других групп бедноты), о чем советская печать сама не раз писала [187] . Вместо того чтобы решительно отрезать дорогу любому западному джазу и рок-н-роллу, подобная аргументация, не раз звучавшая в те годы, создавала пространство неопределенности в сфере эстетики. Из нее следовало, что композиции зарубежного джаза и рок-н-ролла включают в себя действительно хорошую
187
Британский рок-н-ролл, ставший популярным в СССР чуть позже и не раз подвергавшийся критике со стороны государства, тоже напрямую заимствовал из народной английской и кельтской музыки и американского блюза.
В 1965 году другой советский композитор, Иван Дзержинский, писал в «Литературной газете» об опасностях, которые несет с собой легкость многократного копирования магнитофонной записи. На этот раз речь шла не о западной музыке, а о песнях новых советских бардов, любительские записи которых тоже расходились по всей стране:
Барды шестидесятых годов нашего века имеют на вооружении магнитную пленку. В этом есть… известная опасность — легкость распространения… Многие из этих песен вызывают в нас чувство стыда и горькой обиды, наносят большой урон воспитанию молодежи{355}.
Как и в случае со стилягами, государственная критика любителей магнитофонных записей была неточной и непоследовательной. На карикатуре середины 1970-х в журнале «Крокодил» изображена девушка, одетая по последней западной моде — в расклешенные брюки, туфли на платформе, обтягивающую футболку, с сигаретой в руке. Она слушает магнитофон, стоящий рядом на кресле. Что за музыка звучит из магнитофона — ясно по одежде девушки и фотографиям западных рок-звезд, висящих на стене ее комнаты. А ее старенькая бабушка, одетая в простую крестьянскую одежду, просит ее умоляюще: «Помогла бы, внучка, репку вытянуть…» На заднем плане мы видим деда, который безуспешно пытается вытянуть репку. Внучка отвечает с пренебрежением: «Так у вас же мышка есть!» В карикатуре обыгрывается хорошо известная народная сказка про репку, в которой дед, бабка, внучка, собака Жучка и кошка не могут вытянуть репку из земли, пока на помощь им не приходит маленькая мышка. Но в отличие от внучки в народной сказке современная внучка отказывается помогать бабушке и дедушке. Она — лентяй и тунеядец, слушающий западный рок-н-ролл. Как и в предыдущих примерах, большинство любителей магнитофонных записей не отождествляло себя или своих друзей с образом ленивых и наглых переростков, живущих на иждивении родителей, бабушек и дедушек.
Аналогично ситуации с радиоприемниками, несмотря на подобную критику производство и популяризация советских магнитофонов (сначала катушечных, а позднее кассетных) продолжали нарастать. Если в 1960 году советская промышленность выпустила 128 тысяч магнитофонов, то к 1969 году их производство выросло до 1 миллиона, а к 1985-му — до 4,7 миллиона магнитофонов в год. Всего же за двадцать пять доперестроечных лет, с 1960 по 1985 год, советская промышленность выпустила, а советские люди приобрели около 50 миллионов магнитофонов{356}. За тот же период население Советского Союза выросло с 216 миллионов (1960 год) до 280 миллионов человек (1985 год), из которых молодое население в возрасте от 15 до 34 лет — основные пользователи магнитофонов и потребители магнитофонных записей — составляло на 1985 год около 90 миллионов человек{357}. Можно с уверенностью сказать, что среди советской молодежи, взрослевшей в 1960-х — начале 1980-х годов, включая даже тех, кто не имел собственных магнитофонов, большинство регулярно слушало магнитофонные записи дома, в гостях, в летних лагерях, на танцах, днях рождения, свадьбах, дискотеках. А значит, за эти двадцать пять лет в советском обществе произошла мощная культурная трансформация, которую Вайль и Генис, перефразируя известный ленинский лозунг, метко назвали «магнитофонизацией страны»{358}.
Основным результатом этого процесса стало не просто дальнейшее распространение западного джаза и рока, но и активное переосмысление этой музыки последним советским поколением в соответствии с его собственным культурным контекстом. Новый смысл, который эта музыка приобретала в Советском Союзе, подчас сильно отличался и от того, как она интерпретировалась в критических статьях советской печати, и от того, какой смысл она имела «на Западе». Для большой части советской молодежи эта музыка стала глубоко личной, своей и одновременно общей, нашей, а потому повлиявшей на эстетику и самосознание всего поколения. Как справедливо писала Татьяна Чередниченко, ощущение принадлежности к единому поколению, среди людей, выросших в 1960–1970-х
Зарубежные виниловые пластинки попадали в СССР по различным каналам, особо важную роль в которых играли города с морскими портами — Ленинград, Рига, Одесса, Владивосток и другие. Советские моряки торговых судов и круизных лайнеров для иностранных туристов привозили пластинки значительными партиями из зарубежных плаваний и перепродавали их коллекционерам и посредникам музыкального черного рынка. Далее пластинки расходились по большим городам и копировались на магнитофонах. Магнитофонные записи переписывались вновь и вновь, расходясь все шире. Качество звука при многоразовой перезаписи хромало, но зато определенный набор западного рока распространялся десятками и сотнями тысяч копий по всей стране.
Довольно широкий выбор записей не ограничивался лишь большими городами. В большинстве небольших городов СССР имелись свои коллекционеры и распространялся широкий набор западных альбомов. Виктор М., 1959 года рождения, родился и вырос в Смоленске. Здесь, в возрасте 13 лет, в 1972 году, он увлекся западным роком. Каждое воскресенье, вспоминает Виктор,
я брал свой катушечный магнитофон «Комета» и шел через весь город к одному взрослому парню, у которого всегда были новые пластинки. У него я записывал Блэк Саббат [Black Sabbath], Элиса Купера [Alice Cooper], Брайана Ферри [Bryan Ferry] и так далее. За запись одной пластинки я платил ему два с половиной рубля. В то время все были помешаны на Битлз, но мне они были неинтересны. Разве можно было сравнивать их с Оззи?!{360}
Упоминание знаменитого Оззи Осборна (Ozzy Osbourne) из группы «Black Sabach», интерес к которому Виктор уже тогда противопоставлял стандартному увлечению большинства его сверстников группой «Битлз», говорит о разделении вкусов по отношению к западной рок-и поп-музыке среди советской молодежи того периода на стандартные вкусы большинства и изощренные вкусы более информированных знатоков. Причем происходило это разделение даже в относительно небольших городах СССР (мы увидим более яркие примеры этого разделения в следующей главе).
Большинство пластинок попадало в Смоленск из Риги, куда их привозили советские моряки и западные туристы. В 1974 году, в возрасте 15 лет, Виктор сам начал ездить в Ригу за пластинками:
Дорога от Смоленска до Риги занимала один день на поезде. В Риге я сразу шел на музыкальный «толчок». Первой пластинкой, которую я там купил, был новенький альбом группы «Криденс» [Creedence Clearwater Revival], за который я заплатил пятьдесят рублей{361}.
Привозя пластинки в Смоленск, Виктор сначала делал с них высококачественную магнитофонную копию для себя [188] , а затем перепродавал их коллекционерам — обычно по той же цене, что и покупал, иногда чуть дороже или чуть дешевле. Главной целью, объясняет он, было не заработать деньги, а «постараться их не потерять, чтобы можно было и дальше привозить новые пластинки» {362} .
Толчки, на которых можно было приобрести западные пластинки, включая совершенно новые пластинки в запечатанных конвертах, существовали во всех более-менее крупных городах. Хотя в государственной риторике эти «черные рынки» и критиковались, кампании по их ликвидации, за исключением редких всплесков, были довольно вялыми, что позволяло рынкам существовать в той или иной форме, иногда меняя места, в течение всего позднесоветского периода. Как вспоминает Виктор, в Смоленске «милиция теоретически пыталась пресечь деятельность по купле-продаже пластинок, но на практике обычно закрывала на это глаза» {363} . В Ленинграде ситуация была похожей. Как говорит активный любитель рок-музыки из Ленинграда, коллекционирование западных пластинок «никто не разрешал и никто не запрещал» {364} . Владение зарубежной валютой было куда более опасным делом, чем продажа пластинок за советские рубли. Другой музыкант замечает, что не слишком активные попытки государства пресечь распространение западной рок-музыки приводили к тому, что пластинок не становилось слишком много, но обладание ими обычно не несло большой опасности {365} .
188
Высокое качество записи обеспечивалось использованием хорошей и довольно дорогой магнитофонной пленки «типа 10» (вместо более распространенной, дешевой и менее качественной пленки «типа 6» и еще менее качественной пленки «типа 2»), а также повышенной скоростью магнитофонной записи — 19 мм (19,05) в секунду, вместо более распространенной скорости 9 мм (9,53) в секунду.