Это было у моря
Шрифт:
– А как… как же мама?
– Ну ты же понимаешь, вылететь тебе все равно не дадут. А пешком будет далековато. Да и через скалы машины не ездят. И по морю не плавают. Сегодня придется отложить твой полет. Хотя бы до завтра… а теперь едем. Мы теряем время. Санса!
Сандор еще ни разу к ней так не обращался. Звук собственного имени из его уст был как ушат холодной воды. Санса вздрогнула и вскочила.
– Да, поедем. Ты прав. Не стоит терять времени… А то как настигнет любящий супруг…
Ее разбирало на хохот. Они вышли из здания аэропорта и направились к машине. Тут она начала смеяться. Смеялась так долго, что слезы выступили на глаза…
– Он, наверное,
Звук пощечины ее скорее напугал – удара она не почувствовала – только, как от крапивы, загорелась щека.
– Ты ударил меня?
– Да. Чтобы ты прекратила икать и квакать. Теперь надо как раз то, что я тебе говорил по дороге сюда. Бороться. Не дать им себя подмять. А ты устраиваешь дурацкую бабью истерику. Ты считаешь, ты сможешь напугать Мизинца идиотским хохотом вперемешку со слезами? Не смеши меня. Тебе надо собраться. И ты соберешься. Иначе я сейчас остановлю машину и купну тебя головой в море. Может, тогда ты придешь в себя…
– Ну да, истерики у нас устраиваешь только ты. Вот я и учусь у тебя.
– А не надо учиться у меня. Лучше учись у своей матери. Они, чтобы выбить из нее эту твою бумажку, вынуждены были упрятать ее в дурдом. А тебя и прятать не надо. Сама им все принесешь на золоченом блюде. Со своими причитаниями и истериками. Они тебя тоже живо в сумасшедшие запишут. Так что кончай это. Выключай Пташку, Включай волчицу. Теперь уже точно надо.
На горизонте бежали серые быстрые тучи. Машина неслась быстро - и ветер - холодный, северный, словно подгонял ее, мчась в том же направлении и свистя по стеклу. До усадьбы оставалось не больше десяти минут езды. Санса вытерла глаза. Да, он прав. Слезы и истерики остались позади, растаяли там, за глупым горизонтом. Впереди ее ждала взрослая жизнь – и взрослые, внезапно разверзшиеся перед ней бездной, проблемы. Чтобы их преодолеть, нужна была самая малость - надо было научиться летать…
========== XII ==========
От вожделенья до любви – бездонный омут.
От вожделенья до мечты - безумно мало.
Как эту боль ни назови,
Она стучит, как пульс, в крови
И тесно, и грешно во мгле, под одеялом.
Я память стерла, выжигая напрочь вехи
И умерла, и родилась
Из пепла – к небу.
Пять строчек жизни – в никуда
Их не вернуть из-подо льда.
Твоя любовь – моя беда.
Ты был - ты не был.
Лишь сном предутренним слова – невозвратимы
Ты, я и пламень, ты и я – без сожалений.
В переплетении теней
Мы стали чище и темней
Одним мгновеньем жизнь длинней
И откровенней…
1. Сандор
До усадьбы оставалось каких-то две мили. Бензин был почти на исходе – Серсеина малютка не шутила и любила пожрать. Хорошо, что хоть отрабатывала отлично. Правда, что ли, ее угнать? Какая к Иным разница – после трупа-то в канаве? Одним кабриолетом больше – одним меньше… Зачем они туда возвращаются – в это ледяное пекло? Пташке нужно лететь на север, в разоренное гнездо. Если он повезёт ее на машине, в окружную, они потратят на это как минимум недели полторы – и это при том, что вести придется ему одному и практически круглосуточно. Но будет ли вся та буза, что завертится после их появления с этим липовым свидетельством супружества Пташки
Сандор мельком бросил взгляд на Пташку. Когда он наконец закончил очередную промывку мозгов, она отвернулась к полям и видневшемуся вдалеке сонному темно-бирюзовому под серым небом морю – да так и оставалась в этом положении до сих пор, как восковая, почти прозрачная фигура, из которой ушла вся жизнь. Крыша была опущена – когда они выезжали из усадьбы три часа назад, слегка накрапывал дождь, и Сандор решил, что не стоит пытаться простудить девочку, даже если ему хотелось курить до усрачки. Теперь он подумал, что, может, стоит-таки поднять крышу – пусть ее хоть ветром обдует, а то сидит, как неживая – красивая рыжеволосая кукла. Вцепилась тонкими пальцами в его куртку – словно кто-то собирался ее у нее отнять – и все равно видно было, что плечи слегка дрожат, а дыхание неровное. Ну что же она молчит? Боги, хоть бы ругалась. Или даже плакала, Иные ее забери. Но это висящее, как топор, молчание было невыносимо.
– Пташка, слышь, я открою крышу, или тебе холодно?
– Мне все равно. Открой.
– Нет, если ты мерзнешь, я не буду. Только окно открою. Одну сигарету…
– Я же говорю, мне все равно. Кури, пожалуйста. Я все равно ничего не чувствую. Даже холода.
– Почему это ты ничего не чувствуешь, седьмое пекло? Что ты себе выдумала?
– Ничего. За меня все выдумали другие. Поэтому совершенно все равно, что я чувствую, а что – нет. Чувства – это так бесполезно, только силы уходят зазря. Лучше так.
– Как еще так? Ты меня пугаешь…
Она взглянула на него. Ну наконец-то. То, что Сандор увидел в крыжовенных глазах, его совершенно не обрадовало. Там была пустота. Абсолютная. Как будто в доме выключили свет – только отсвет от внешних лучей, играющий светотенью на стенах, создаёт видимость присутствия – но достаточно подойти к окну, сразу поймешь – в этой обители давно никто не живет. Сейчас Пташка и впрямь напоминала умалишенную. Покажись она в таком виде какому-нибудь мозгоправу – и тут же посадят, куда надо. Без всяких Бейлишевых бумажек.
– Так, стоп. Кончай это, девочка, слышишь. Не смей уходить в себя. Мы же это уже обсудили, нет?
– Это ты это обсудил. А я… Я не могу.
– Какая же ты все-таки размазня! Ты даже не пташка. Ты какой-то замерший эмбрион. Что настолько слаб, что остался сидеть в яйце и иногда смотрит оттуда сквозь крошечную дырочку на жизнь. Интересно тебе оттуда наблюдать? А как насчет сделать что-нибудь?
– А как у тебя насчет сделать что-нибудь? (да, вот оно – свет включился – начала метать молнии. Ну, лучше, если она будет драться, чем сидеть с этим тупым видом) Что-нибудь, кроме как напиваться и обвинять меня, себя и всех вокруг в своих бесконечных несчастьях, а?