Это было у моря
Шрифт:
В Сансе боролись два чувства. С одной стороны, не стоило идти на уступки и смиряться с неприкрытым хамством и издевками. С другой стороны, — факт остается фактом — на улице было совсем темно, а идти в номер она боялась. Теперь, в темноте, — боялась еще больше.
Пес щёлкнул зажигалкой и закурил. По небу поплыло седое облачко табачного дыма.
— А можно мне сигарету?
— Можно тебе — что? Час от часу не легче! Ты головой, случайно, об корень не ударялась при падении? Какую еще тебе сигарету?
— Обыкновенную. Одну из тех,
— Нет, нельзя. Птенчики, вроде тебя, вообще не должны знать, куда это вставляют.
— Пожалуйста. Я боюсь.
Санса опустила голову, и тут плотину прорвало. Слезы покатились сами собой, затекая в нос, капая на голые коленки. Она вцепилась руками в края горшка, так что рукам стало больно, силясь остановить этот слезливый поток, но, чем больше она старалась, тем сильнее лили проклятые слезы.
Пес в изумлении смотрел на нее. Потом щелчком отстрелил докуренную до половины сигарету, подошел к ней, опустился на одно колено и неуклюже прижал ее к себе. Санса замерла.
— Ну, это уже совсем никуда. Ты решила стать фонтаном для местного украшения? Ты прекрасно смотришься на этом горшке, куда лучше, чем сопливые цветочки. Я дам тебе сигарету, только не плачь. Но ты скажешь сейчас же, чего именно ты боишься.
Санса уткнулась мокрым носом в его белую рубашку. Обнимать его за плечи она опасалась — это был слишком интимный жест. Поэтому одной рукой она еще крепче вцепилась в горшок, а другую с трудом протащила между своим телом и грудью Пса, чтобы вытереть хлюпающий нос тыльной стороной ладони. Потом робко положила Псу ладонь на грудь. Он вздрогнул. Возможно, — если только он не вздрагивает от отвращения — она ему не совсем противна…
— Ты что-то говорила о том, что боишься? Чего ты боишься? — сказал он негромко ей прямо в ухо.
У Сансы от ощущения чужого шепота на ухо мурашки пошли по всей коже, включая шею и скулы. Она чего-то боялась? Когда? Об этом она уже успела позабыть.
— Теперь я вижу: да, боишься.
Пес легко провел пальцем по ее щеке, там, где на внезапно вспыхнувшей пожаром коже видны были мурашки.
— Нет, так дело не пойдет. Это неправильно. Неправильный разговор у нас с тобой выходит, — сказал он и слегка отстранился. Санса разочарованно выдохнула.
— Итак, начнём сначала. Вернемся к первоначальному договору. Я даю тебе сигарету, а ты не плачешь, а рассказываешь, что стряслось на этот раз и чего ты боишься. Иначе я клянусь, что сейчас позвоню твоей тетке, и пусть она приезжает и забирает тебя — поить ромашкой и умасливать, под боком у Джоффри.
Санса вскинула на него обиженные глаза.
— Ладно-ладно, шучу. По крайней мере, пытаюсь. У меня сегодня как-то притупилось чувство юмора, знаешь ли… Вот тебе сигарета, вот зажигалка. Теперь рассказывай.
Он поднялся с колен. Санса, пробовавшая курить пару раз в жизни с подружками в школе, нерешительно прикурила, вдохнула крепчайший табак, закашлялась — на глаза, уже начавшие подсыхать, вновь навернулись слезы. Она
— И?
— Ну да. Дело вот в чем. Я сегодня, когда проснулась, обнаружила некоторые свои вещи в комнате передвинутыми. Ну, не на тех местах, что оставила утром. Я совершенно точно помню, где я их видела утром, а к вечеру они оказались совсем не там.
— Ну и что? Может, горничная убиралась?
— Нет, горничная приходит по четвергам. Потом, ее присутствие легко можно заметить — она убирается в ванной, перестилает постель и всё такое. А тут ничего — только вещи. Я еще подумала: а вы, когда… ну, когда вы меня принесли сегодня, ничего не переставляли?
— Я положил твои вещи — те, что забрал из усадьбы — тебе на кресло. А еще — ключ и телефон на тумбочку. Дальше я не заходил. Кстати, я забыл у Серсеи в комнате твои тапки, уж извини. Сама потом заберешь.
— Это ничего, спасибо. И за лифчик, кстати, тоже…
Тут Санса опять побагровела и спешно затянулась сигаретой.
— Нет, значит, не вы. И не горничная. Короче, мне стало там страшно, в этой комнате. У меня такое ощущение, что на меня кто-то все время смотрит, наблюдает за мной откуда-то из угла. Я не могу там находиться. Вот я и сбежала.
Пес устало покрутил головой.
— Так. Теперь я, видимо, должен выступать в роли охотника за призраками? Какой отвратительно длинный день… Знаешь, что. Давай так. Я скажу администратору, что тебе не нравится запах в ванной. Или — что там? — комары. Или какую-нибудь другую хрень. И они, чтобы не потерять клиента, родственницу Серсеи, уж, наверное, пойдут на уступки и поменяют тебе номер. Потом мы с тобой пойдем туда, ты соберешь свое барахло и переселишься. Идет?
— Нет, не идет. Я… Короче, я боюсь быть одна.
— Еще лучше. И что ты предлагаешь? Всю ночь сидеть на улице, на этих уродских горшках? Хотелось бы все же поспать… Диван в холле уже лучше, но боюсь, такую затею не одобрит администрация. Пьяный мужик и пятнадцатилетняя девочка…
— Мне через неделю будет шестнадцать.
— Прекрасно. Пьяный взрослый мужик и почти шестнадцатилетняя взрослая дама всю ночь на диване неизвестно за каким хреном. Согласись, это странно.
— Мне все равно. Можно я переночую с вами… ну, у вас в номере?
Лицо Пса окаменело. Санса замерла и даже забыла как дышать. Кажется, она перешла границу допустимого.
— Нет.
— Почему?
— Да потому что это совершенно неправильно! Мы так не сделаем. Я готов сидеть тут, на загребучем цветочном горшке и говорить с тобой всю ночь о куклах, пони и мальчиках. Нет, о мальчиках, пожалуй, все же не готов. Это я себя переоценил…
— Я не хочу тут сидеть. Тут холодно и неудобно. И вообще, ночью надо спать. Вам завтра на работу же.
— Я рад, что ты про это вспомнила. Хорошо, не хочешь сидеть тут, пойдем в холл. Я буду пить, а ты мне споешь что-нибудь милое. Не колыбельную.