Это было у моря

Maellon

Can I burn the mazes I grow

Can I, I don’t think so

Can I burn the mazes I grow

Can I, I don’t think so

Where can I run to, where can I hide

Who will I turn to now I’m in a virgin state of mind

Virgin state of mind

K’s Choice

Virgin State Of Mind

Отперев дверь, Сандор начал было искать, где зажигается свет, и тут же налетел на собственную сумку, что бросил днем у самого порога. Ноги его держали — пока не попадалось препятствий на пути. Пытаясь встать

с треклятой сумки, при этом не разбив своей бутылки обо что-нибудь в темной комнате, Сандор влез ладонью во что-то холодное и липкое. Боги, что это еще за мерзость? Здесь уже кого-то прирезали? Сандор поднес испачканную ладонь к лицу и принюхался. Вино. Седьмое пекло, кажется, он разлил собственную бутылку с вином, ту, что принес днем! Он попытался нащупать опрокинутую емкость, но ничуть не преуспел — рука натыкалась то на ножки кровати, то на найденную ранее лужу, то на край сумки, что уже начинала подмокать в пролитом вине.

Сандор рывком оттащил сумку в сторону и встал. Голова от наклонной позы нехорошо кружилась. Тут он услыхал очень тихий стук по стеклу, словно птица постучала клювом. Пташка. Очень вовремя. Ну ладно, хотя бы окно, освещенное снаружи лунным светом, он видит. Сандор доплелся до балконной двери, попутно обнаружив, что джинсы на одной коленке тоже промокли в вине. Это были последние чистые штаны. Если только горничная хозяйки не постирает то барахло, что он оставил в усадьбе.

Пташка поцарапала окно еще раз, чуть сильнее. Сандор нашел ручку балконной двери, повернул — дверь не открывалась. Определенно, этот номер его ненавидел.

Он выглянул в окно. На длинном балконе, нервно переминаясь с ноги на ногу — опять босая, но держащая в руках какой-то мешок — стояла Пташка. Восходящая желтая, гладкая, как пролитый на стол воск свечи, луна резко очерчивала Пташкин строгий профиль и концы легкого облака ее волос, превращая золото в белое серебро. При любом освещении она была неповторимым чудом природы, совершенным до последнего штриха. Ее даже не портила короткая детская пижама. Без нее она могла показаться античной статуей — прекрасным творением руки гения, что позабыл лишь вложить жизнь в свое детище. Пижама, дурацкий пакет, порез на щеке — все это соединяло ее с реальностью, словно крича: «Смотри: я живая, я дышу — сегодня, здесь, сейчас!». Сандор потряс головой — может, не пускать ее?.. У него возникало ощущение, что, открыв эту дверь — Иные бы ее утащили! — он перейдёт в какую-то следующую фазу своей жизни. И она перейдет вместе с ним — это красивое, упрямое, ничего не желающее принимать в расчет дитя. Сандор вздохнул. Еще простудится, чего доброго.

Он постучал в окно, со своей стороны. Пташка тут же приблизила лицо к стеклу. Между ними было только освещенное бликами лунного света окно. И еще не имеющая конца и края бездна, которую Сандор сейчас, в этот самый момент, не покладая рук, копал, словно могилу, — для себя, своих чувств и надежд. Пташка вопросительно подняла серебрящиеся в лунном свете, кажущиеся почти белыми брови.

— Как открыть дверь? — прошипел Сандор вплотную к стеклу.

Пташка помотала головой с обреченным выражением и сказала, приблизив губы к щели оконной рамы:

— Под ручкой есть кнопка, маленькая. Надо ее нажать. То есть отжать.

Сандор кивнул и вернулся к злополучной ручке. Кнопка и впрямь там была. Он отжал ее, повернул ручку, и Пташка мешком ввалилась в комнату.

— Ну ты даешь! А зачем сидишь в темноте?

— Я не нашёл, где свет включается.

— Как хорошо, что ты меня пригласил! Теперь я знаю, почему…

— Я тебя не приглашал. Ты сама себя пригласила.

— Хорошо, пусть так. Может, мы все-таки включим свет, а?

Сандор был целиком

и полностью «за». Темнота придавала всему происходящему какой-то неуловимый аромат интимности, а этого-то он и пытался всеми силами избежать. Пташка, задевая его плечом, — он отскочил на фут в сторону, ударившись спиной о дверцу шкафа, — прошла к входной двери и щелкнула выключателем. Комнату тут же осветил холодный тусклый свет аляповатой лампы на потолке.

— Так значительно лучше. А это что? Фу!

— Это — не «фу!». Это — вино. Я его разлил, пока искал треклятый выключатель.

— Теперь будет пятно на ковре.

— Ага, а еще — вина в бутылке осталось только на донышке… Мне, честно говоря, больше жаль вина. В пекло ковер!

— Как скажешь. Но будет же вонять. Уже воняет.

— Так иди к себе, там у тебя один сплошной нектар цветов. И магнолии. И душистые маньяки по углам, полагаю. А тут — вонючее вино, вонючий я…

— Очень смешно! Нет, теперь ты меня уже не прогонишь. Пришла — значит останусь.

— До завтра.

— Что значит «до завтра»?

— А то и значит. Завтра ты скажешь, что принимаешь приглашение своей тетки и до конца лета поживешь у нее. И все. Вместо привидений будешь бегать от Джоффа — он хотя бы реален, на наше с тобой общее несчастье.

— Ничего я такого не сделаю!

— Значит, я за тебя сделаю. Скажу, что у тебя истерики на почве падения, что ты боишься темноты. Еще чего-нибудь навру. Тетка твоя, вроде как, за тебя отвечает. Конечно, она тебя заберет.

— Это страшно нечестно и несправедливо! И жестоко — там же Джоффри!

— С этим не поспоришь. Хотя, я боюсь, что Джоффри для тебя менее опасен, чем я. И чем эти твои страхи.

— Джоффри меня тоже пугает. А вы — нет.

— Опять «вы»? У тебя даже для Пташки крайне короткая память.

— Хорошо, ты меня не пугаешь.

— Это потому что ты — глупая Пташка. А должен бы. Постой, но раньше ведь я тебя пугал?

— Да, но это тогда.

— А теперь? Что произошло между этим твоим «тогда» и «теперь»? Я не думаю, что сильно изменился…

— Во-первых, изменилась я. А во-вторых… когда я вас… когда я тебя увидела впервые, то подумала, что ты похож на чудовище.

— Ну тут ты была крайне проницательна, по-моему.

— Нет. Никакое вы… — вот проклятье! — никакое ты не чудовище! Там, в усадьбе, бродят настоящие чудовища, и я их увидела и узнала. Они прячут свои морды под приглаженными личинами и красивыми вещами, но их истинные лица иногда становятся заметны, и это — страшное зрелище! Они поражены, как болезнью, жестокостью, злобой и безразличием, внутренней пустотой. В тебе же — лишь злость. И еще — тоска и печаль. Но жестокости в тебе нет, это я знаю теперь.

— Та-ак, ты, как видно, решила удариться в психоанализ… Седьмое пекло, Пташка, у тебя богатая фантазия, с чем тебя и поздравляю! Людей все же ты знаешь весьма относительно. Однако, нечудовищу надо выпить. А ты пока устраивайся, что ли. Если не передумала.

— Нет, ничуть даже. Спасибо!

Санса забрала свой пакет и залезла с ногами на застеленную немыслимым количеством всяких покрывал, одеял и простыней кровать. Сандор, стараясь не глазеть на нее, отодвинул подальше большое кресло, подволок к нему стеклянный столик, на который взгромоздил почти пролитую бутылку (новую отправил под стол), вытащил сигареты, сел и закурил, откинувшись на спинку довольно удобного кресла. Пташка все еще возилась со своим пакетом, вытаскивая из него телефон, зарядку для него, шлепки в горошек, зубную щетку и пасту, какое-то, видимо, мыло, лекарства. Посмотрев на них, она сунула таблетки обратно, а мазь, вместе с щеткой и пастой отнесла в ванную, где и закрылась, прощебетав на прощание: «Я сейчас».