Это было у моря
Шрифт:
— А что, такое было возможно?
— Были моменты, когда я бы душу продала Иным, лишь бы этого добиться. Он был моим миром — всем, что держало меня, всем, что окрыляло. Но оно не случилось — и целый мир рухнул. Я думала, что не выдержу — но выдержала. Сижу себе на обломках вселенной и ловлю снежинки. Или пепел. Это помогло мне узнать ему цену — и себе тоже. Пожалуй, я смогу это перешагнуть. Как там — что нас не убивает, делает сильнее? Я теперь, кажется, могу перевернуть весь свет…
— А стоит ли?
Санса засмеялась, и напряжение, висящее в воздухе вокруг нее словно кольцо электрического тока, — казалось
— Нет, ты прав — не стоит. Теперь всю свою энергию я смогу направить на мирные цели. Учебу, например. Хочу поехать в колледж. И ты знаешь, там есть возможность получить стипендию — чтобы не платить за обучение. Это было бы классным подарком дяде и тете за все то, что они для меня делают и уже сделали. Я хочу попытаться… Смотри, Солнце и Луна уже убежали к дому. Видимо, они не большие любители снегопада. Да и ты весь в снегу.
Санса мокрой холодной ладонью отряхнула волосы Джона и отпустив его локоть, быстро зашагала к дому. Брат уставился ей вслед. Знай она, что именно он и все эти родственники ей сделали — едва ли она сейчас с такой нежностью отряхивала бы его патлы.
Все было до невозможности гадко — но уже зашло так далеко, что пути назад не было. Джон поздравил себя с трусостью — и уныло поплелся вслед кузине. Призрак беззвучно побежал за ним, периодически принюхиваясь и встряхивая пушистой головой избавляясь от снежинок, прилипающих к острым ушам. Все они — и девочка, и ее брат, и щенок — терялись в ряби белых росчерков. исчезая так же, как до этого стерлись из поля зрения Луна и Солнце, и звуки их шагов тонули в ватном безмолвии декабрьской ночи.
Комментарий к IX
С Новым Годом всех моих читателей! Выкладываю вам снежную главку - в качестве подарка к 2017.
https://vk.com/id19949070?z=photo19949070_456239113%2Falbum19949070_00%2Frev
========== X ==========
Я сам себе и небо, и луна,
Голая, довольная луна,
Долгая дорога, да и то не моя.
За мною зажигали города,
Глупые чужие города,
Там меня любили, только это не я.
О-о-о, зона…
Ожидает напряженно, родниковая.
Я сам себе и небо, и луна,
Голая, довольная луна,
Долгая дорога, незнакомая.
Меня держала за ноги земля,
Голая, тяжелая земля,
Медленно любила, пережевывая.
И пылью улетала в облака,
Крыльями метала облака
Долгая дорога, незнакомая.
О-о-о, зона…
Ожидает напряженно, беспросветная.
Я сам себе и небо, и луна,
Я летаю где-то, только это не я
Аукцыон. Дорога
Потерянный
1.
Снег и холод преследовали его, гнали вперед. Позади милями лежали покинутые, смешивающиеся в сознании мелкие, похожие друг на друга городки и стоянки. Столицу он обогнул — в нее заезжать не хотелось. Взял южнее — снег сменился дождем и хмарью, но ехать так было проще. Он почти жалел, что не забрал Шевви — с другой стороны, машина была записана на Баратеона, то есть теперь принадлежала Серсее. Стоило ли рисковать? Ради груды металла — нет. Пока он был не один — это был другой разговор. Для самого себя Клиган не был готов ни на что. Мерзнуть — значит мерзнуть.
Но усталость от бесконечной дороги начинала брать свое. В одном из пакостных неуютных городков пришлось задержаться. Ему позвонил его адвокат и сказал, что вышлет какие-то там бумаги. Решать проблему с получением документов Клиган не желал — но пришлось. Нашел в городке почту, снял себе квартиру на неделю, сообщил старому хрычу свой временный адрес и осел в ожидании.
Как ее называть — уже не имело значения — потому что право как-либо ее называть он тоже просрал. Он пил, пока силы не сходили на нет, пока не находило дикое желание упасть и заснуть — что он и делал. Но неизбежно, сколько бы он не вылакал в тот вечер, в три пополуночи он просыпался от дикого ощущения пустоты и тревоги — не соображая где он и зачем он здесь. Понимал только одно — что постель рядом с ним пуста, что единственная, которую он желал ощущать рядом с собой, была в другой вселенной — теперь от него закрытой, возможно, навечно. Он курил — курил до одури на железной лесенке, что примыкала к лестничной площадке его коморки, вдыхая осточертевший никотин и дым вместе с вонючим туманом, в обычном порядке, застилавшем этот унылый городишко в ночную пору. К пяти утра тоска отпускала — и он привычно проваливался в бесцветный омут предутренних кошмаров, пока зверский шум расположенной невдалеке текстильной фабрики не вырывал его из бесконечных песчаных дюн и заросших гнилым мхом лесов, где он каждую ночь продолжал с упорством идиота искать что-то безнадежно утерянное.
На третий день Клиган настолько озверел от этого режима и ночных бдений, что решил — сегодня он не останется в ненавистной берлоге и проведет вечер в городе — напьётся где-нибудь в баре — желательно в том, где нет досужих приставучих баб. Во всех забегаловках ему неизбежно попадалась какие-нибудь шлюхи или просто местные побитые жизнью алкоголички, что считали своим долгом утешить проезжающего мимо байкера. Он старался отфыркиваться — Эйнджел ему вполне хватило — никакой радости от подобных приключений испытывать не получалось и даже жалкое удовлетворение физических потребностей организма не шло ни в какое сравнение с тем, что он начинал испытывать, видя, даже в пьяном виде, рядом с собой чужеродное женское тело и задыхаясь от необходимости отвечать на липучие прикосновения не нужных ему рук или губ. Беда была еще в том, что даже на хмельную голову он боялся, что ему может понравиться очередной незапланированный контакт — с каждым таким ощущением Пташка и ее любовь отступала еще на одну вечность в никуда. Он страшился — и продолжал себя испытывать, в который раз убеждаясь, что нет — даже минимально приблизиться к тому, что было у них с Пташкой даже в самую отчужденную ночь ни одна из этих случайных связей-бастардов не могла.
А речь все-таки шла не о надувных секс-куклах — за каждым даже самым кривым объятьем стояла человеческая сущность, на сближение с которой он идти не собирался. Хватит с него. Хватит с него и баб, и их заманиваний. Никакая дырка между ног не стоит того, чтобы потом так маяться. Он проклинал себя и свою дурную голову за эту новую возникнувшую проблематику и тело, не желавшее слушаться и вновь и вновь бравшее свое, мужское, и всех этих женщин на пути, вгонявших его в искушение. Но самым доминирующим чувством была неизбывная неутомляемая тоска, сродни иссушающему жгучему голоду— он тосковал по Пташке и страждал ее, и с каждым последующим актом отдавал себе отчет, что именно он упустил и что ему теперь осталось взамен. Всё было именно как он и предполагал, задумываясь о возможном расставании раньше, пока был с ней — так — и еще страшнее, и жестче, и безнадежней.