Это было у моря
Шрифт:
— Да, я хочу попробовать подать документы в школу искусств, что в столице. По стоимости обучения — это так же, как и остальное. Там, правда, творческий конкурс — надо предоставить портфолио и затем нарисовать этюд на месте. Обучение экстерном даст мне возможность больше иметь времени на необходимую подготовку.
— Ну что ж. По-моему, отличный план! Пожалуй, это может сработать! Дорогой, как нам надо действовать, чтобы все это организовать? — мать опять глянула на отца. Тот кивнул.
— Я позвоню директору школы и переговорю с ней. Если она
Рейегар улыбнулся и налил в Сансин стакан для воды полбокала вина.
— Ну, ради такого случая, думаю это будет уместно. Ты сейчас практически вступаешь во взрослую жизнь. Хотелось бы надеяться, что первое принятое тобой решение — правильное Мне оно нравится. Сама понимаешь, что я не люблю любого вдавливания в систему — особенно когда речь идет об учебе. Когда обучение идет от осознания необходимости, а не от надобности быть как все, я не могу не радоваться. Итак, удачи тебе! А мы уже чем можем — поможем по возможности.
Все взрослые — кроме Лианны — чокнулись бокалами и выпили — за Сансину удачу. Арья надулась и уставилась в тарелку — ей выпить как всегда не предложили, что ее задевало, особенно в возникшем контексте.
После ужина отец, вопреки своим привычкам последнего времени не стал помогать матери на кухне, а ушел в кабинет, попросив Арью убрать со стола, а Джона — выгулять борзых. Мать пошла укладывать мелких — им то полагалось вставать раньше всех.
3.
Джон оделся и свистнул Луну и Солнце. Призрак уже сидел под дверью. Обычно борзые недолюбливали выходить вместе с щенками, но для Призрака иногда делали исключение — он был наиболее дисциплинированным из всего помета, не чета Ним и Риконову Лохматику.
Джон открыл дверь и вышел на запорошенную, слепящую тихо падающим снегом улицу. На дорожке возле гаража обнаружилась Санса — она стояла с непокрытой головой и смотрела в черное небо, ставшее почти белым от рябящего снега. Словно все звезды этого мира решили упасть — все в одну ночь. Джон проскрипел ботинками по заснеженной дорожке к выходу на улицу. Борзые серыми тенями беззвучно проскользнули мимо него. Призрак подбежал к Сансе и ткнулся носом ей в ноги. Она опустила мокрое от снега лицо, встряхнула запорошенной головой и уставилась на Джона, прикрывая глаза ладонью от роящихся белых пчел. Вымученно улыбнулась, — сейчас она выглядела не на шестнадцать, а на добрые сорок — столько безнадежности было во взгляде. Джона передернуло, но он постарался взять себя в руки и ответил на улыбку кузины.
— Привет! Я выгулять собак. Пройдешься со мной?
— С удовольствием.
Она легко прошла к дорожке, оставляя за собой цепочку аккуратных следов. Взяла Джона под руку уверенным жестом, и он подумал про себя — да, она, пожалуй, и вправду впереди их всех. В ее повадках было больше от матери, чем, скажем, от Арьи. Она уже не ждала ни от кого ни намеков, ни посылов — а сама знала, что и как делать. И делала.
Они тихо шли по заснеженной, внезапно оглохшей и ослепшей улице — в окнах им встречались редкие огоньки, но ни людей, ни машин не было видно. Санса легко улыбнулась и в который раз за вечер вытерла лицо рукавом.
— Смотри, огоньки.
— Елки.
— Ага. Знаешь, Джон, когда я была маленькая и гуляла с родителями в такие вот вечера, мне всегда хотелось зайти в каждый дом и посмотреть, как там внутри, разделить с ними радость. Я так любила гулять в темноте, фантазируя и дорисовывая то, что не видно в окна.
— А теперь?
— Теперь тоже люблю. Но совсем по-другому. Теперь мне нравится, что я снаружи. Что мне не надо идти внутрь. Мне нравится просто смотреть — наблюдать, не вмешиваясь. Я как бы по другую сторону — гляжу в глубь стеклянного шара — в котором идет снег. Это как волшебство — но иного свойства.
Джон внимательно посмотрел на кузину. Она все так же улыбалась — этой новой, незнакомой ему какой-то лунной улыбкой, смутной, как летящие мимо холодные снежинки.
— Это оттого, что тебе не хочется ни к чему больше прикипать?
Она оторвала взгляд от освещенных окошек дома справа и взглянула на брата. Улыбка стала горче, и Джон неожиданно вспомнил слова Брана -«
я не понимаю, как она не орет круглосуточно…»
— Да. Наверное. Я просто не могу ни к чему приближаться. Мне надо быть в стороне — только так спокойно.
— Это из-за…
— Пожалуйста!
— Прости. Я только хотел сказать, что мне жаль. Жаль, что так все вышло. Мне честно говоря, не очень была понятна твоя история — но это не значит, что она не имеет права на существование. Я ничего не знаю про любовь. Но мне думается, что у тебя она все же была настоящей.
— Я тоже ничего не знаю про любовь. Знаю только одно — к кому бы я ни приближалась — это всегда больно. И тому, к кому я подхожу и мне тоже. А в последний раз — до невыносимости. До такой степени, что легче выпрыгнуть из себя, чем это терпеть. Чтобы от этого избавиться, я пытаюсь как-то абстрагироваться. И от этой истории и от себя самой. Пока получается — если идти маленькими шагами. И не оборачиваться назад. Не думать, что спровоцировало всю эту катастрофу…
Джон прикусил губу и подумал, что сейчас, на морозе, она тут же треснет — это было неприятно, зато отвлекало. Он был уже готов раскрыть карты — отцу он как-нибудь потом объяснит. Секреты секретами — но нельзя же слушать этот ужас, леденеть от одного лишь приближения к холодной пустыне, что медленно захватывала идущую рядом с ним девчонку — и ничего не делать. В такой ситуации это уже не замалчивание — это предательство.
— Послушай, Санса, я тут хотел тебе сказать…
— Знаешь, Джон, а на самом деле я теперь понимаю, что все это к лучшему. Знай я наверное, что письмо — это фальшивка, имей я неоспоримые доказательства того, что… ну что он не сделал того, что написал, все равно — этот жест настолько жесток, что я не смогла бы идти дальше, что бы не сподвигло его на написание этого шедевра. Я рада, что ситуация заставила его раскрыть карты — и он наконец то показал на что способен. Представь себе, если бы я — если бы мы были уже как-то связаны.