Это было у моря
Шрифт:
Здесь все дни идут за года
Меж кроватью, мглой и столом
А на небе сонном — звезда,
И твое белеет крыло.
На окне слепом нету штор,
Темнота в лицо мне молчит.
Я опять снимаю затвор
Той тоске, что не долечил.
Ты сокрыта, ты далека,
Ты обменена на обман.
Прядь и родинка у виска
Затерялись в пыльных томах.
Нынче в кубке стылом — вода
Все забвенье в венах — долой…
Ведь на небе дальнем — звезда
Под весны прозрачным крылом.
В пальцах — дрожь предутренних
Что не верен, что не готов
Разрываться напополам
Меж тобой и сотней понтов.
Что наш долг — превыше всего,
Кодекс злых, пустынных дорог.
Мост сгорел над облачным рвом,
Пепел снегом лег на порог
Расчертил по черному путь, —
Мне седым, тебе — золотым.
Разбегись, взлети, позабудь,
Как из шрамов ткутся мосты,
Как в крови стучат поезда,
Как теплом платить за тепло,
Как светла под утро звезда
Под надежды легким крылом.
3.
Тут, на этих улицах, весна чувствовалась лишь по температуре. Запахи были все те же — нечистот, застарелого дыма, оседавшего в закоулках, разлитого алкоголя и изредка — бензина, что казался почти ароматом роз по сравнению со всем остальным. Лебяжий Залив! Это надо же было такое придумать — издевка, что ли? Или сто пятьдесят лет назад, когда, согласно мемориальной доске возле маяка (оттуда все и пошло), город был основан рыбаками и заезжими моряками и начал потихоньку расползаться, тут все же были лебеди? И где они были?
Недолго думая, Пес отправился именно к маяку, размышляя о том, на кой хрен он вообще уволился, и что за надобность у него куда-то вот так неожиданно срываться с насиженного места.
Ну да, насиженное, но менее мерзким оно от этого не стало. Реально, вся эта клоака вокруг надоела даже ему — а клоак он видел немало. Но эта была наиболее безнадежной, она словно засасывала в себя свет — черной дырой на длинной полосе прибрежных миленьких чистеньких городков.
Туда, впрочем, ему не хотелось. Это для всяких дурней с толстеющими женами и большими машинами, набитыми битком визжащими детьми и всякими байдарками-велосипедами и прочей никому не нужной хренью, на которую тратилась половина заработка. Для нормальных людей. Для сладких новоокольцованных парочек, что с утра валяются на пляжах, а с обеда и до рассвета кувыркаются в постели, делая перерыв только на романтическую прогулку на закате. Для идиотской золотой молодежи, приехавшей на курорт, чтобы повыпендриваться новым статусом студента, и по этому поводу раскручивающей гордых папаш на бабки. Для таких, как Пташка. Живущих вдали от лебяжьих заливов этого мира. Играющих в свои глупые игра, разруливающих кретинские проблемы, вроде того, куда поехать на каникулы или что лучше купить: яхту или гоночную машину.
Пес сплюнул и закурил — науськивая себя, он не решал проблемы. Раньше у него это отлично получалось — пока в гости не притащилась треклятая волчица-недоросль. С тех пор все пошло наперекосяк, и выдуманный образ глупой, порхающей из школы в каменную дядину крепость Пташки, бахвалящейся своими прошлыми любовными победами перед своими шлюшками-подругами, флиртующей с задохликами вроде этого мерзкого Зяблика и мазюкающей в свободное от учебы время слащавые картинки для поступления в столичный колледж, куда-то делся — растаял. Сколько ни пытался потом Пес вернуться к этому грубому, но, скорее всего, верному ощущению, устояться на нужной точке ракурса — у него не получалось. Все заслонял совершенно другой образ, который скупыми мазками обрисовала ему зловредная Пташкина сестрица, тот, что он старательно прятал, как прятал он замызганную выпрошенную у копов фотографию:
Он дошел до маяка, встал, по своему обыкновению облокотившись на перила ветшающего пирса, закурил. Сигаретный дым относило ему за спину, словно летящий позади плащ: ветер дул с моря. Он прошелся по длинному молу, выступающему длинной неровной змеящейся полосой в воду. С берега сдуло всю хмарь и вонь — теперь тут пахло почти как же, как в хреновой Закатной Гавани: свежестью, солью, водорослями и ракушками, которые жадные чайки выискивали на замусоренной отмели. Пес невесело усмехнулся. Не хватает только магнолий и бархатцев. Но для них еще не сезон — на юге должны сейчас зацветать шелковицы. Сначала шелковицы, потом виноград.
Он пробродил по молу еще с полчаса, отгоняя ненужные мысли и еще более ненужные ожидания. Стоило бы пойти спать — но наработанный график не давал никакой возможности отрубиться так рано. Поэтому Пес продолжал гулять — домой идти не хотелось. И хотелось, вместе с тем — там была фотография, заныканная между двумя томами религиозного содержания. На него, как это бывало и раньше, внезапно накатило дикое желание взглянуть на ее лицо. Не было всего остального — но это можно было домыслить.
Какая он теперь? Волчонок что-то упоминала про волосы — она их постригла опять — и теперь они у нее больше не черные — рыжие. Как на фотографии. Как в его постыдных мечтах. В редких мучительных снах. Тех самых снах, после которых единственным спасением было напиться.
Но, после всех россказней младшей Старк, даже выпивка перестала приносить облегчение — все становилось лишь горче и явственнее. Он оторвался от нее, чтобы быть сильнее — а становился лишь слабее и неизбежно скатывался в грязь — так же, как его отец в свое время. Это было бы смешно — если бы он сам не видел результата и не ощущал его на собственной сожженной физиономии. Пес всегда утешал себя тем, что он властвует над бутылкой — не она над ним. Впоследствии оказалось - особенно в последний период - что он слегка лукавил на тему. Но если остальные вещи мало от него зависели, то эта — да. Поэтому так и не допитая Таргариеновская бутыль вск еще стояла вечным монументом на подоконнике — напоминанием о том, почему, кого и на что он променял. Эта мысль отлично отрезвляла его — эта, и мерзкая фраза из латыни про время. Он помнил ее даже во сне.
Долги у него еще остались. Как минимум, два, а то и три — если считать Таргариена. И еще один — который никогда, видимо, не будет оплачен. Один за ненависть, другой за ложь, третий за дружбу и последний — за жизнь. За тот кусок, что он успел прожить — единственный за все его существование, который можно было считать жизнью.
Он прошел два круга по городу, зарулил в круглосуточный магазин, где купил себе блок сигарет. Владелец, что в позднее время сам стоял за прилавком, уже успевший узнать про неожиданную удачу своего раскормленного сынка, на радостях даже сделал Псу скидку на курево. Видимо, Венса новичок устраивал.