Это было у моря
Шрифт:
и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены,
этим новым качеством тишины,
где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая.
Как живые камни, стоят вдвоём,
а за ними гаснет дверной проём,
и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
Вера Полозкова Вечерняя
1.
В доме было темно, и под низким потолком коридора висел застарелый запах табака — Санса буквально ощущала на своем лице волны скопившегося наверху дыма, пока шла за Клиганом
— Ну хорошо, что хоть я шел рядом. А то еще бы нос себе расквасила. Нет, тебе однозначно не надо пить, Пташка.
— Я тебе сказала, не зови меня так. Пташки давно нет.
— А кто есть?
— Я, — Санса икнула — (боги, только не это!), — Принеси мне воды, пожалуйста.
— И это только подтверждает вышесказанное о том, что тебе нельзя пить, барышня «не зови меня так». Сейчас. А ты сядь, что ли, пока не разнесла мне всю гостиную.
— Не хочу. Если я сижу, меня мутит.
— Ванная вон там. Не стесняйся. Если лезет наружу — лучше отдаться порывам.
— Иди в баню. Ничему я не буду отдаваться. Много ты в этом смыслишь! Лучше воды дай. Холодной.
Он ответил ей из кухни, примыкающей к гостиной: их разделяла только занавеска из грубой ткани типа джута. Санса подошла к проему двери и пощупала бежевую штору. Она иногда использовала такую материю для своих работ. Писать на ней было хорошо: портреты получались особенно фактурными, а вот грунтовки и льняного масла уходило немерено — ткань здорово забирала воду и потом вставала колом.
— В алкоголе, как ты помнишь, я смыслю как раз прилично. И по стажу, и по роду деятельности. В остальных отдачах — чуть меньше, тут ты права. Но это не имеет отношения к теме разговора. Ты, небось, пила и не закусывала. Или закусывала шоколадками? Или еще хуже — закуривала?
— Ничего подобного. С чего ты взял?
— Потому что все бабы так пьют. Особенно юные девы. Это же не эль тебе — лакать кружками. Что, у тебя в доме еды не было? Ну, на худой конец, разбавила бы водой — тоже вариант. Так нет — креплёное вино выхлебала, как сидр какой-то. Ужас!
— Ты же мне его подарил — ну тебе-то что? Как хочу, так и хлеблю. Хлебаю, то есть. И вообще — я не хлебаю, а пью.
Она подошла к стене, завешанной разными фотографиями — едва ли их делал Сандор. Скорее всего, это наследие старика-винодела.
Она пошла дальше. На одном из цветных снимков опять заметила молодого еще винодела — уже с женщиной, явно старше его, с длинными черными по тогдашней моде разделенными прямым пробором волосами. Он смотрел на нее — она в объектив — и словно одновременно в никуда. Очень глубоко посаженные синие глаза и всезнающая улыбка: то ли святая, то ли ведьма. Неудивительно, что юный байкер ради такой бросил трассы и изменил малютке-Харлею.
— Да что ты там возишься? Как звали старика винодела?
— Чай тебе завариваю. От воды тебя точно вывернет, специалист ты наш по выпивке. Его звали Венделл. Венделл Корвен.
— Ага. А кликуха байкерская была?
— Он мне не сказал. Я потом сам нашел — среди старых писем. Резак его звали. За что уж — не знаю. То ли за стрижку, то ли за взгляд.
— За умение говорить правду. То, чего тебе так не хватает.
Клиган выглянул из- за занавески.
— Это еще что за наезд? Или ты уже начала обличать? Знаешь что, дай-ка я тебе и вправду налью холодной воды — пусть мозг прочистится. Когда это я тебе врал?
— Если я начну перечислять, мы до утра не закончим. Погоди, а это что?
Со стены на нее глядела ее собственная фотография времен школы. Она была сделана еще до смерти отца. Явно отретушированная и увеличенная, загнанная под стекло в серебряную рамку. Это та самая, про которую говорила тогда Арья? Но прошло столько лет — какого хрена она тут делает?
Клиган, наконец, вышел из кухни и, не глядя, сунул ей здоровенную тёплую кружку с чаем.
— Ничего.
— Вот оно и вранье — а ты еще посмел что-то там вякать! Зачем я тут вишу?
— Забыл снять. Но это никогда не поздно сделать, — он снял рамку со стены и бросил на темно-коричневый кожаный диван, — Забери это с собой, когда будешь уезжать. Мне без надобности. И это тоже.
Санса бросила взгляд на вторую картинку, висевшую рядом с ее сорванным портретом. Ее старая зарисовка — девочка на море. Тоже под стеклом, в деревянной на этот раз рамке.
— Это я не хочу. Мне не нужно. Я же тебе ее подарила. А ту ты украл.
— Мне не нужны твои подарки. Можешь присовокупить ее к следующей своей выставке — под названием «Бесплодные мечты юности». И ничего я не крал. Просто взял из архива. Ее бы выбросили — за ненадобностью. А это — часть моей истории.
— Никакая я не часть истории. Тем более твоей, — По лицу Клигана было видно, что это заявление его задело — он даже дернулся — как в былые времена. Но потом быстро взял себя в руки — лицо вновь стало бесстрастной маской, взгляд не выражал ничего, кроме скуки.
— Хорошо. Я тебя вырежу. Скальпелем. Забирай свои картинки, выкладывай, что ты там хотела, и проваливай.
Легко сказать — выкладывай. А в голове пусто, и только зависает вопрос про картинки — зачем, зачем?