Это было у моря
Шрифт:
Однако, стоило привести себя в порядок. Она умылась, освежила рот обнаруженным в стенном шкафчике полосканием с мятой, потом залпом выпила стакан воды — благо, емкость была, занятая зубной щеткой Сандора, которую она выкинула на полку.
Что было делать с волосами, было неясно. Потом ее осенило: она помоется. А вытереться можно и простыней. До этого, впрочем не дошло, — в глубине второго стенного шкафа обнаружилась стопка чистых по виду полотенец. Взяв одно, Санса сбросила одежду и залезла под душ. Вылила на себя половину Сандорова шампуня, пахнущего — ах ты, цаца — яблоком и корицей. И кто ему выбирает косметику,
Тщательно промыла спутанные лохмы, раздирая их пальцами. В глаза попало мыло, и Санса долго стояла, подставив лицо под струю горячей воды. Она почти потеряла счет времени. Когда обнаружилось, что поток стал менять температуру — видимо, она слила весь накопительный бак — Санса закрыла кран и вылезла наружу. Все вокруг запотело, как в бане, а на полу образовалась приличных размеров лужа — она не полностью убрала занавеску внутрь душевой подставки. Лужу она вытирать не стала — сама к утру высохнет. Отжала влажные волосы, протерла ладонью плачущее зеркало: оттуда на нее глянуло посвежевшее, с пылающими от горячей воды щеками лицо. Так-то лучше.
Завернувшись во влажное полотенце, Санса подхватила в кучку одежду и зашлепала обратно к себе. Дверь она оставила открытой — это была единственная открытая дверь в коридоре. Промахнуться было сложно.
3.
И все же, она умудрилась это сделать. Комната, в которой оказалась Санса, была больше. На окнах висели плотные шторы, а в одну из розеток в углу был воткнут маленький фонарик-ночник: из тех, что сами включаются, когда в помещении становится темно.
Это была спальня Сандора, и сам он, по своей старой привычке — она вспомнила только сейчас — спал на спине, подложив под голову руку. Она почти забыла, как он выглядит обнаженным. Картинки приходили к ней только когда она писала — и уходили, как только кисть или карандаш покидали ее пальцы.
Санса стояла в дверях и смотрела. Это, конечно, был не Уиллас. Тот исходно вообще вызвал у нее неприятие, граничащее с отвращением, и Санса поблагодарила Семерых, что в свое время не приняла предложение Зяблика. Уиллас был неплохо сложен, но он безобразно сутулился, даже спина казалась искривленной — за счет проблемы с ногой. У него были светло-каштановые волосы, почти песочные, а на груди рос странный прямой белесый пушок, что каждый раз вызывал у Сансы содрогания. И он брил себе подмышки. Это было настолько нелепо, что Санса просто не знала — плакать ей или смеяться, когда узрела весь процесс в ванной.
Когда она спросила Уилласа, сдерживая ехидные фразы, что лезли ей в голову, зачем он это делает, тот, даже вроде как обидевшись, пробормотал, что так гигиеничнее, и что мама приучила их всех четверых делать так с подросткового возраста. Санса не выдержала тогда и спросила, а где еще он себя подбривает, после чего Уиллас не сказал ей ни слова в течение часа и даже в кровати отполз от нее на максимально доступное расстояние, оставшись почти без одеяла. Только исключительно непристойные ухищрения ее по части секса заставили его сменить гнев на милость. Больше эта тема никогда не поднималась, но, наблюдая Уилласа с одноразовым станком, прилежно разглядывающего собственную подмышку в зеркало, Санса каждый раз уписывалась со смеху, прикусив язык.
Сандор такими проблемами явно не заморачивался, что, на взгляд Сансы, его совершенно не портило. С годами люди обычно грузнеют, а он, похоже, наоборот стал стройнее — что выходило из ее спутанных воспоминаний.
Возможно,
Тем не менее, она продолжала стоять и подпирать дверь. Одна ее половина тащила ее, как натянутая до предела резинка, привязанная к кровати в гостевой. Другая безнадежно рвалась вперед — под это небрежно свешивающееся на пол одеяло. В объятья этого спящего мужчины. Ее первого. Единственного, которого она реально хотела. Уиллас был потребностью ее интеллекта. Зяблик — птенцом, которым она заполняла нишу своего материнского инстинкта. Про Маргери и вспоминать не хотелось, хотя из трех имеющихся этот опыт был наиболее провокационным и заставил Сансу задуматься — а вообще, стоила ли игра свеч? Но когда она сейчас стояла тут, то понимала не умом, а всей своей сущностью — да, тысячу раз стоила.
Игра-то, может быть, и стоила, а вот унижаться перед ним она не могла. Он ясно дал ей понять, что все, что было в прошлом — перечеркнуто. Что она его больше не интересует. Сказал, что ни простить, ни забыть не может. И запер эту треклятую дверь — ей в лицо!
Постойте, дверь он запер — так как же она тогда вошла? Ходил в сортир или мыться и забыл? По привычке просто захлопнул дверь — он же один живет…
Нет, дверь была открыта. Значит, передумал? Что это — небрежность, пренебрежение к тому, что она тут, или же весьма недвусмысленный намек? Все это было так запутано, что Санса почти топнула ногой от злости.
Нафиг все эти сложности! Она взрослая женщина. Перед ней мужчина, которого она хочет. Хочет — значит возьмет. И потом посмотрим, что он там скажет насчет забыть. Если он сам не может забыть — она его заставит. Ей уже не шестнадцать, и опыта в альковных делах у нее прибавилось.
В колледже ее завкафедрой всем время твердила, что единственное реальное сравнение, что толкает человека вперед — сравнение с самим собой в прошлом. Если Сандор сравнит ее с тем, что она из себя представляла пять лет назад, она не сможет проиграть. И она не проиграет. Поэтому можно смело идти ва-банк. Санса бросила на пол грязные вещи и прикрыла дверь. От громкого щелчка Сандор проснулся и с недоумением уставился на нее.
— Пташка? Что ты тут делаешь? Какого Иного?
— Молчи. Ты позвал — я ответила. Похоже, нам предстоит небольшая работа по корректировке твоей памяти.
— Что ты имеешь в виду?
— То и имею. Не можешь забыть — я тебя заставлю.
Она опустила руки, позволив полотенцу упасть. Тряхнула мокрыми волосами, чтобы они рассыпались по плечам. Сандор едва слышно выдохнул и продолжал, слегка нахмурившись, смотреть на нее. Взгляда, впрочем, он не отводил. Санса восприняла это как положительный ответ и шагнула вперед, к кровати. Стянула с него одеяло — что бы он там сейчас ни думал, а плоть брала свое. Он хотел ее так же, как она жаждала его. Еще секунда — до долгожданных мнущих ребра объятий. Какой к Иным Уиллас! Теперь она дома, вернулась к истокам — замкнула круг, откидывая голову на смятую подушку, принимая его в себя.