Это было у моря
Шрифт:
Пляж, впрочем, Сансе был не нужен. Как и море, тихо вздыхающее неподалеку. Санса даже взяла с собой беруши, только бы не слышать ненавистный ритмичный шелест волн. Однако обе эти ночи были настолько странными, что Санса просто забыла о затычках. Куда там затычки! Санса мрачно подумала, что отлично знает, что именно надо было заглушать и затыкать, но такого средства, увы, в ее аптечке не имелось.
Ложиться она не хотела, поэтому переплела косу, растрепавшуюся во время сна, напялила кроссовки и вышла из дома. Погуляет, сколько выдержит, по дороге, авось через часок устанет и сможет заснуть. Санса пожалела, что не взяла никаких принадлежностей для рисования. Но она и не предполагала задерживаться так надолго. Это опять заставило ее задуматься о надобности поездки в город. С аптекой она уже, вероятно, опоздала. Штучку надо было принимать сразу. Так
Было неясно, сработает ли средство несколькими сутками позже. А если нет? Или наполовину? Повредит там что-нибудь и все? Это пугало еще больше, чем просто голый факт возможной беременности. И так дел наворотила.
Всезнающим интернет-пространствам Санса не слишком-то доверяла, а если тут сунуться к врачу (Опять же — к какому? Куда?), это может быстро стать достоянием общественности. Нет, в таком случае лучше аборт на ранних сроках — в столице, у своего родного гинеколога. Ей надо было ехать домой… Для этого надо было звонить Джону — что она опять забыла сделать, кстати — и объяснять ему всю историю — что было совершенно немыслимо. Она себе-то толком не могла описать, что именно произошло, чего уж там говорить о кузене! Глупо, нелепо и смехотворно. Нет, сама справится — не его это дело! Она отвыкла просить помощи — и не сейчас ей возвращаться к прежним слабостям. Доживет тут до подписания контракта, потом улетит в столицу и сама все там разрулит — и последствия, и мысли.
Санса дошла до поворота на трассу, повернула назад, побродила возле заколоченной гостиницы с потрескавшимися кадками возле закрытых металлической ржавой решеткой неработающих стеклянных дверей. Все это навеяло на нее приступ тоскливой щемящей ностальгии. Санса присела на один из вазонов — интересно, откуда они тут взялись? Когда она была тут в последний раз, рыжие глиняные горшки заменили на деревянные бочкообразные кадки с можжевельником. Кадок видно не было, а вот эти уроды все еще стояли — отголосками былой роскоши. Впрочем, никакой роскошью тут и раньше не пахло, а теперь уж вообще было безобразно. Санса присела на корточки и изучила треснутые горшки — когда-то на одном из них она нацарапала две «С». Свою и Клигановскую. В конце все-таки нашла царапки — на самом раздолбанном вазоне, с отколом как раз на краю надписи. Символично так. Жаль, машины нет — не поленилась бы и отвезла этому дурню подарочек. Пусть бы поставил себе в лавку и смотрел — такая, блин, любовь! Такая судьба…
Санса зло пнула горшок и пошла в обход здания. Заглянула сквозь грязное облепленное желтой лентой стекло в помещение бассейна, в котором так и не побывала. Пустой, засыпанный каким-то строительным мелким мусором с отколотым местами голубым мелким кафелем котлован завораживал и пугал. На панорамном окне в торце было выведено красной краской из баллончика: «ВСЕ ЦВЕТЫ ЗДОХЛИ»
И правда, сдохли. Санса понурилась и побрела к дороге.
Находиться в этом месте — как сидеть в брюхе разлагающегося призрака, наблюдая всю мерзость процесса и пропитываясь тлетворными миазмами. Санса в который раз уже подумала, что если бы она могла смести с лица земли одно место по выбору — то она уничтожила бы Закатную Гавань. Вместе с магнолиями, грабовыми лесами и пыльной дорогой. И морем.
Она дошла до Ти-Марта и повернула обратно. Сумерки еще не превратились в ночь, и она могла сделать еще несколько заходов, тем более, что спать по-прежнему не хотелось.
Для разнообразия Санса пробежалась до усадьбы, потом перевела дух и побрела обратно. Вариантов, по совести сказать, было немного. Либо туда — либо сюда. Мимо мерзкой лавки она проходить не хотела. Пусть вообще про нее забудет. Однако, если бы проскочить мимо площади, там было больше вариантов прогулок. Развилка до города — но опять же, по набережной, чего не хотелось. Пакостное место. Заколдованный круг — и все дороги ведут к морю.
Сделав так несколько петель туда-сюда, Санса таки решилась пройти окаянный перекресток. Лавка все еще была освещена — но из-под лампы ему едва ли видно, что происходит снаружи, на темной дороге. Она набрала воздуха, как перед заплывом и пулей пролетела мимо. Только когда площадь скрылась за деревьями, Санса остановилась и отдышалась. Вроде никого. Она вздохнула — даже как-то обидно — и пошла дальше. Вдоль дороги один за другим зажигались новенькие
Однажды Робб взял ее в охапку и силой подтащил к оконной сетке на веранде, где налипла пара десятков ночных бабочек всех мастей и размеров. Санса сопротивлялась до последнего, но потом поняла, что чем больше она лягает брата, тем ближе он ее пододвинет к чудовищам, и обмякла. Робб тут же перестал ее тащить, а Санса, повиснув на кольце его захвата, молча смотрела на то, как мотыльки скребут лапками по квадратной сетке и вращают головками с усиками-локаторами, пытаясь найти отверстие, чтобы пробраться в дом, влекомые светом. У них были удивительно неприятные черные, словно слепые глаза: видят или не видят — было неясно. Когда Робб ее все же отпустил, Санса так ему заехала по губе, что брат обиделся и ушел жаловаться матери. Они не могли помириться два дня: ни один не хотел извиняться. Но потом, насколько Санса помнила, приехал Джон, придумались новые игры, и все забылось само собой. Все, кроме мотыльков. Тех Санса так и боялась до второго курса, когда, вдохновленная только что прослушанным курсом по арт-терапии, решила избавляться от фобий и сделала несколько подробных перерисовок из иллюстрированных изданий про насекомых и даже умудрилась вырастить своего собственного ночного мотылька, вооружившись онлайн-определителем пород гусениц. Она кормила свою пушистую питомицу листьями, пока та не закуклилась, а Сарелла с ехидством комментировала процесс тем, что Санса, похоже, лечится не от фобий, а от одиночества и что давно пора завести не мотылька, а мужика.
Это был период между ее бурными приключениями первого курса и Уилласом. И препод, и басист остались позади, а желания иметь дело с мужским полом Санса на тот момент не имела совершенно. Ей и мотылька было вполне достаточно. Растить его в каком-то смысле было как ваять себя саму — в темноте, продумывая каждую деталь. Что должно было получиться, никто не знал.
Мотылек вылупился вполне милый и такой, каким его себе представляла Санса. Бежевый, с похожим на древесную кору рисунком на смятых шелковистых крыльях. Изначально Санса планировала приколоть его булавкой к стене, как символ того, что она этот страх преодолела. Но, глядя на то, как он доверчиво сидит у нее на пальце, чистит лапками усики и расправляет крылья, готовясь к первому полету, она поняла, что сделать этого не сможет. Бабочка стала частью ее — а она сама частью бабочки. Они были соединены крепче, чем металлом — не страхом, а жизнью. Тогда Санса его сфотографировала и выпустила в окно, в рассвет. Это был интересный опыт. По крайней мере, бабочки ее больше не пугали.
Она подошла и встала под фонарь, глядя на упавших с сетки обожженных насекомых. Одни были мертвы, другие еще шевелились. У Сансы возникло непреодолимое желание наступить на мучающихся тварей. Все равно спасти их было уже нельзя. Вместо этого она подняла на ладонь одну из бабочек: белую, невзрачную, похожую на лепесток яблоневого цвета. Насекомое извивалось у нее на руке — видимо сетка здорово раскалялась от спрятанной в глубине лампочки. От одного крыла не осталось почти ничего. Как же она полетит — только с одним? Санса вытряхнула бабочку в траву. На ладони осталась белая пыльца, словно пудра. Она вытерла ладонь о штаны, обернулась и почти влетела в Сандора, видимо, довольно давно стоявшего у нее за спиной. Подкрадываться он, проклятый, всегда умел хорошо…
В моем окне твоя мелькает тень
Закат синеет, обметая день
Углем и пеплом сотни сигарет
Твоих явлений, песен и примет,
Примеров, брошенных навскидку наобум
Когда-то. Ты взялась за ум
Придумала вселенную волков
И пленников, свободных от оков
Ты рисовала мелом на снегу
Так смело пела ветром на бегу,
Забыла, что зима пройдет, что мел
Крошится от воды, что рыцарь смел
Лишь в сказках. Ну, а мне лишь седина