Это было у моря
Шрифт:
— Я с тобой не пойду.
— Пойдешь. Или я тебя унесу. Знаю, у тебя завтра гости — хочешь опозориться? Лучше не подначивай — а то я все сделаю в лучшем виде. Этот боров Гэйвен получит отличную пищу к размышлению и прекрасный материал для фабрикования свежих сплетен. Просто вылезай за калитку к двум.
— Меня там не будет, — мрачно буркнула Санса, направляясь к собственному забору.
— Не будет — тем хуже для тебя. Давно я не веселился. Видимо, время пришло…
— Вот мы и увидим, что пришло, кому и куда.
— Иди-иди. Или тебя до двери проводить? А то там цветы, клумбы, бугенвиллеи…
—
========== XI ==========
Шёл водолаз, гулял водолаз по берегу,
Ел ананас и дико ругал Америку.
Кабы Ди Каприо был бы не мальчиком,
Я бы не устоял.
Я не гулял, да, я не гулял по берегу,
Я не летал, да, я не летал в Америку,
Кто-то туда, а я-то куда ни попадя,
Где-то не дорулил.
Я-то бродил, да, я-то бродил по городу,
Да, городил, что бога схватил за бороду.
Официантки лезли ко мне за пазуху,
Нету там ни черта.
Что подарено — не теряй,
О потерянном не жалей,
Этот парень у входа в рай
Уже устал от слёз и соплей,
Но он видит нас насквозь,
И он не станет нам петь псалмы,
Он нам задаст лишь один вопрос —
Были ли мы, любили ли мы, да…
Были ли мы, любили ли мы, да…
Были ли мы, любили ли мы, да…
Были ли мы, любили ли мы, да…
Три на четыре, минус один, одиннадцать,
Я тебя кинул, чтоб самому не кинуться.
Сел покурить, а все сигареты мокрые,
Не о чем говорить.
Пела мне песню, пела мне песню девица,
Пела о том, во что и самой не верится.
О, не грузи меня, я же как пентиум,
Я на тебе завис.
«Иисус изменил твою жизнь. Сохранить изменения? Да/Нет»
Не надо слов, не надо слёз,
Не надо если бы-кабы,
Да или нет на простой вопрос —
Были ли мы, любили мы, да…
Кирилл Комаров У входа в рай
1.
Санса
Так начался период ее «лечения». Сансу вся эта ситуация выматывала до предела — уже ближе к двум у нее начиналось учащенное сердцебиение и все, что к нему прилагалось: потные ладони, муть в животе, иногда даже легкое головокружение. Она неожиданно осознала, что за эти четыре года ни разу не пыталась даже высунуться на природу. Незачем было. Учеба, колледж — она и не знала, что такое погружение возможно — до первого семестра. Редкие вечеринки, еще более редкие заезды к родственникам. Вечерние прогулки по грязным закоулкам столицы. И творчество, творчество — надрывной волной, в любое свободное от дел время суток, до изнеможения. Ей стало легче, когда она переехала в дом Тириона — на последнем курсе. К тому времени она была одна — Уиллас, как и все остальные, был пройденным этапом, а надобности в замене не возникало. Она даже забывала сходить в сортир, пока рисовала. Про еду даже говорить не приходится. Все, что ей надо, возникало на бумаге или на холсте. Или позднее — на гигантских панелях декораций для студенческого театра, куда ее зазвали на практику. Там для разных спектаклей под кистью и аэрографом возникали деревья и поля, иногда даже реки. Только темы моря она избегала, а когда возникала надобность — сотрудничала с парнем с курса прикладной живописи. Это стало ее природой. Заменило то, что осталось позади, в мрачной тени. Теперь же ей надо было разворачиваться и топать — по сути, по своей воле — в эту самую тень. Это было хуже всего. Хуже даже разборок с Сандором. А Сандор стал ее палачом. Мотивов его Санса не понимала, особенно после той дикой ночи. Но подозревала, что ему это нужно по той же причине, что и ей: зачеркнуть навечно это прошлое, отдать долги и сплавить ее подальше — уже навсегда. Отстреляться. Клиган являлся под забор — неумолимый, как сам Неведомый. Внутрь он никогда не заходил, а дожидался
Однажды Санса, завидев знакомую массивную фигуру из окна второго этажа, было решила слукавить и позвонила ему на сотовый — тот, конечно, был отключен — и оставила сообщение о том, что у нее болит голова, и она решила вместо прогулки вздремнуть. Через две минуты услыхала, как он орет через забор — куда громче, чем надо: «Дорогая, ты забыла у меня свои джинсы. Убей меня боги, не знаю, как ты дошла до дома, но я положил их в стирку. Принесу тебе их к вечеру — хотя вряд ли они тебе понадобятся в постели!»
После чего Санса в бешенстве спустилась вниз и обнаружила его подпирающим забор снаружи с самым невинным видом.
— Ты рехнулся? Соседи же услышат!
— Не услышат, а услышали. В доме слева даже окно приоткрыли. Я тебя предупреждал. В следующий раз будет хуже…
— Хорошо, пошли, Иные тебя забери!
День делился на два захода. Днем он водил ее по берегу: Сандор вдоль моря, она сама — на самом дальнем возможном расстоянии, среди колючек и полыни, не глядя на воду — если в ту сторону, то только на своего спутника. Вечером, в половине седьмого — он начал раньше закрываться ради всего этого бреда — они шли в поля или в чащу. С лесом, как ни странно, шло лучше всего. Сансе в первый же вечер удалось простоять на опушке одной с прищуренными глазами в течение минуты, не грызя ногтей и не закрывая лицо ладонями. Страх наползал — особенно вылезшим на поверхность воспоминанием, как она когда-то ехала на лошади с берега — какой-то хлюпающий кошмар — но она смогла его раздавить. В первый вечер она почти поверила, что это будет легко.
Она смотрела на деревья и думала, что каждое из них похоже на человека: вот сутулый старик, вот женщина, ждущая дитя, вот мать с двумя притулившимися возле нее подростками. Она даже перестала бояться пней и после того, как на третий день села на бревно в пролеске и выкурила там сигарету, наблюдающий за ней издалека Сандор официально объявил, что лес можно считать покоренным.
С открытыми пространствами было хуже. Руки начинали потеть, как только они выходили на ту часть дороги, что открывала вид на поле, за которым вдалеке синела полоска моря. Сходить на обочину она вообще отказывалась: колени подкашивались, а ступни начинали зудеть, как когда отсидишь ногу. Из окна машины все воспринималось проще: можно было представить, что это кино.
Тут же все было натурально, широко, летело своей бесконечностью ей прямо в лицо, и от этой пугающей необъятности Сансе хотелось сесть на корточки и закрыть голову руками, словно она ждала, что ее вот-вот накроет волной — что обычно и происходило в ее кошмарных снах.
Сандор пару раз выпихнул ее в траву и понаблюдал, не вмешиваясь, за реакцией Сансы на вид открытой местности, словно пытаясь определить, с какой стороны подходить к проблеме.
В первый раз это случилось как раз когда в доме засели архитекторы, а ее вежливо выставили за дверь. Гэйвен ушел на берег с сигарой в зубах, и нечего было и думать идти за ним. Сандор вывел ее на поле возле своего дома и потом с полчаса отпаивал ее чаем в той самой комнате, где они так неудачно столкнулись за несколько дней до этого.
Сансе уже было все равно: где угодно, лишь бы не в поле. Комната — это только стены и потолок. Всю гадость они привнесли туда сами. Не стоило на этом зацикливаться. Как и, наверное, на простирающемся во все стороны зелёном поле, заросшем барвинками по краям. Но если от комнаты можно было абстрагироваться, так же как можно было отвлечься на деревья в лесу, то поле топило ее своей обнажённостью и отсутствием барьеров. Там ей начинало казаться, что земля ослабила свое притяжение — по крайней мере, в отношении нее — и стоит ей открыть глаза или пошевелиться — она начнет падать вверх, и это будет продолжаться бесконечно, пока не выцветет время и не остановит свое вечное движение вселенная. Во время ее истерик Сандор угрюмо молчал, все что-то обдумывая, а она плакала без слез и ждала, когда же кончатся эти издевательства, и он отпустит ее домой.