Это было в Коканде
Шрифт:
Варя слушала коменданта с закрытыми глазами. Ей было жалко Синькова, этого красивого и несчастного человека (так думала она). На Варе было надето старое, - но выглядело оно новым, - шелковое черное платье, совсем гладкое, с очень короткими рукавами, завязанными немного пониже плеч маленькими черными бантиками. Рукавчики были с разрезами, а бантики соединяли их. Такой же разрез, только длиннее, шел от горла и до груди. Все мужчины, каждый по-своему, разговаривая с Варей, скользили взглядом по этому разрезу. Варя это чувствовала, но делала вид, что не замечает. Она выпила две или три рюмки водки, у нее слегка кружилась голова и блестели глаза.
Несколько раз в течение вечера она поглядывала на Юсупа.
Она сидела выпрямившись и даже немножко закинув голову, как будто приготовившись дать кому-то отпор. Только к Синькову она относилась совсем просто, точно к подруге, и он чувствовал это. Покачивая над ее плечом свою гитару, он шепотом напевал ей:
Паа-чему, пачему... ты непокорна.
Варя засмеялась:
– А что хорошего в покорных?
Блинов, услыхав это, тоже засмеялся. Он нагнулся к Сашке и тихо сказал ему:
– Смотри, твоя тихоня глазищами так и брызжет!
– Пускай!
– сказал Сашка.
Они сидели на другом конце стола. Сашка крикнул в тот конец:
– Петя, "Не говори!"
Синьков начал:
Не говори: любовь пройдет,
О том забыть твой друг желает...
25
Возле стола, на диване, сидели узбеки, члены горсовета. Они уже пили чай. Все они, кроме Хамдама, почти не притрагивались к вину. Абит Артыкматов занимал их рассказами о том, что делалось на фронте в Бухаре: никто из них там не был, это были нефронтовые люди. Хамдам, сильно выпивший, тоже слушал этот рассказ, слегка покачивая головой, и невозможно было понять: не то он не соглашается с Абитом, не то одобряет его. Разговаривали по-узбекски.
Абит рассказывал, как они мчались по степи за эмиром. Хамдам, слушая этот рассказ, вдруг расхохотался. Юсуп встал, прищурился, и по его лицу Василий Егорович решил, что Хамдам чем-то оскорбил своего комиссара. Блинов сразу утерял свое блаженное состояние, хмель выскочил у него из головы. Он подбежал к Хамдаму, беспокойно спрашивая:
– Что такое? В чем дело?
Хамдам пожал плечами. Юсуп ответил по-русски:
– Хамдам смеется: зачем мы ловили эмира? Хамдам прав: эмира на Аму-Дарье не было.
– Вот это номер! Да что с тобой? А куда же он делся?
– закричали приятели Юсупу.
– Не было!
– упрямо подтвердил Юсуп.
– Ты задаешь загадки, - сказали недовольно узбеки.
– Не было, так где он был, по-твоему?
– Не знаю. Думаю, на границе не было.
– Как не было, когда штаб имел сведения от летчиков, что эмирский караван перебрался через афганскую границу?
– сказал запальчиво Жарковский.
– Это выдумки, по-твоему?
– Не знаю, какой караван. В степи я поймал генерала, три арбы золота забрал. Эмира не было. Он к границе не пошел.
– Завели разговорчики!
– протянул лениво Сашка. Ему не понравилось, что из-за Юсупа прервались песни.
На этом бы и кончилось все, если бы старик Абит Артыкматов вдруг не выскочил из-за стола. Кроткие маленькие глазки его засверкали, пот мелкими росинками выступил на бритой голове. Он хлопал себя по желтому, точно выкрашенному охрой, затылку и кричал, путая узбекские слова с русскими:
– Штаб все понимает! Все понимает? А зачем эмир уводил тысяца джигит? Тысяца, тысяца! И пять тысяц потом. Пять!
– повторил Абит, подымая вверх согнутый, будто крючок, черный, отмороженный палец.
– Какая тысяча?
– спрашивали его.
– Какие пять тысяч? Что за околесица?
– Народ в Бухаре видел. Тысяца джигит эмир брал отряд и караван. А степи сколько видел? Сто джигит? Сто! Куда другой джигит ушел? Исламкул тебя плен брал? Тебя брал?
– Абит ткнул пальцем в Хамдама.
– Зачем Якка-Тут приходил Исламкул? Зачем? Зачем?
Хамдам позеленел от ярости и сказал:
– Выходит, там эмир прошел. Я пропустил эмира?
– Не в этом дело, - сказал, волнуясь, Юсуп.
– Выходит, эмир пошел на север. Вышел из Бухары в северозападном, якка-тутском направлении и потом поднялся вверх на север.
– Да, - закричал Хамдам, - выходит! Выходит, я пропустил его!
– Он схватился за маузер.
– Клянусь именем аллаха, всемогущего и всезнающего, выкрикнул Хамдам, помахивая маузером, - никто в жизни еще не оскорблял меня так!
– Не кричи! Тебя никто не оскорбляет. Ты был арестован Исламкулом? Был арестован. Разве ты виноват? Но где эмир? И как ушел эмир? Никто не знает. Разве об этом мы не можем говорить? Нельзя каждое слово принимать себе в обвинение, - сказал Юсуп.
– Скажи прямо: не веришь?
– Хамдам маузером стукнул об стол.
– Не верят? Да?
– Оставь свою пушку!
– проговорил Муратов, испугавшись, и, подойдя к Хамдаму, положил руку на его маузер.
– Не тронь! Награда!
– опять крикнул Хамдам.
Все загалдели, все столпились около Хамдама. Но никто не мог успокоить его. Он грозил Юсупу кулаком и продолжал выкрикивать:
– Ты враг мой! Ты думаешь, а твой Абит говорит. Ты хитрый! Я пришел к вам на праздник, а вы... Застрелю!
Пена появилась на губах Хамдама. На висках вздулись синие жилы.
– Собака! Все люди собаки!
– закричал он.
Муратов и узбеки кинулись к нему и держали его за руки. Муратов старался вырвать у него из руки маузер, наконец ему это удалось. Узбеки, окружив Хамдама плотной стеной, притиснули его к дивану и усадили.
– Я плюю на тебя, Юсуп!
– сказал Хамдам, задыхаясь.
– Собака лает, караван проходит мимо.
– Ай, как тебе не стыдно, Хамдам! Зачем ругаешься, Хамдам? заговорили узбеки.
– Нехорошо!
– Нехорошо?
– завопил Хамдам, потрясая кулаком.
– Нехорошо, когда узбеков обижают. Вот нехорошо! Позвали в гости и обидели. Я не обижу нищего, если я его позвал. Вот как принято у нас. А тут меня обидели. За что? За то, что я проливал кровь. За мои дела. Невежи! Я не позволю этому сопляку, этой бродячей собаке, потерявшей свой угол, оскорблять меня! еще сильнее прежнего заорал Хамдам, показывая на Юсупа. Белки глаз у него налились кровью, пожелтели. Тесный ворот гимнастерки мешал ему, душил. Хамдам так его рванул, что пуговицы все разом отлетели от ворота.
– В правительство поеду жаловаться. В Самарканд! Карим - правительство. В правительство!
– добавил Хамдам, оборачиваясь к Блинову. Потом затрясся весь и, ослабев, прижался головой к спинке дивана. Его небольшое плотное тело сразу обмякло. Через минуту Хамдам захрапел.