Это было в Коканде
Шрифт:
Хамдам невнимательно слушал командира. Он беспрестанно озирался, предчувствуя что-то. Он приучил себя к мысли о том, что на каждом шагу неизвестность ждет его, надо быть настороже. Днем, при солнце, уверенность не покидала его, но стоило спуститься сумеркам - он становился тревожным.
Отряд проезжал мимо Ачильбая, отца Садихон. Старик съежился, подобрал ноги и рукавом закрыл лицо. Лошадь Хамдама, почувствовав какой-то живой комок на дороге, испугалась и дернула головой. Хамдам тоже насторожился, но ничего не увидел в темноте. Прижавшись к стенке, Ачильбай пропустил отряд. Вот уже два года, как, потеряв все и дойдя до нищенства, Ачильбай очутился в Бухаре. Там его нашли агенты Джемса и пристроили к Джемсу на службу.
Сегодня старик выполнял одно из ответственнейших поручений Джемса, даже и не догадываясь о том, что он делает.
Когда всадники свернули в переулок, за их спиной вдруг защелкал соловей.
Хамдам остановился. «Соловей в сентябре?
– подумал он.
– Это знак».
Сапар бросился назад. Улица была пуста.
– Никого?
– спросил Хамдам, дождавшись Сапара.
– Никого, - ответил Сапар.
– Я все обыскал. Никого.
– Хоп, хоп!
– сказал Хамдам.
– Поедем дальше!
Сапар, по приказу Хамдама, выставил кругом дома усиленный караул.
Хамдам беспокоился. Несколько дней тому назад он получил из Беш-Арыка письмо. Верный Насыров писал ему, что Садихон ночью бежала из кишлака, идут поиски, но сбежавшую еще не нашли. Хамдам знал, что ее не найдут. Это письмо было только условным сигналом. Он знал все. По его поручению, через неделю после отъезда полка из Коканда Насыров, оставшийся в Беш-Арыке, устроил мнимый побег Садихон. Два басмача за плату похитили ее и увезли в горный кишлак, в место, назначенное Хамдамом, к одному из его старых знакомцев, богачу Баймуратову. «Теперь она сидит на цепи, - думал он.
– И никто не услышит ее голоса…»
Это письмо Хамдам, конечно, скрыл от всех, и в первую очередь от Юсупа.
Поужинав и выйдя на улицу, он отослал от себя джигитов, сказав им, что хочет прогуляться один.
В узком переулке среди стен воняло отбросами, конской мочой и горькой пылью. Тут Хамдам натолкнулся на Ачильбая. Старик окликнул его. Они обнялись.
– Я знал, что ты выйдешь, я понял, что это ты свистишь соловьем… сказал старику Хамдам.
– Ты откуда?
– Я из Бухары.
– Эмир еще не убежал?
– Нет еще. Замир-паша послал меня.
– Кто? Какой Замир-паша? В первый раз слышу, - недовольно сказал Хамдам, хотя он уже сразу понял, от кого пришел этот вестник.
– Замир-паша тоже не знает тебя, - проговорил старик.
– Но он предупредил меня. Он сказал: «Назови Хамдаму имя торговки-еврейки! Хамдам поймет. Агарь ее зовут».
– Не знаю такой, - на всякий случай отрекся Хамдам.
– А что? Зачем тебя сюда послали?
– Сегодня ночью на Якка-Тут нападет Исламкул. Ты не окажешь ему сопротивления.
– Сдамся?
– Да.
– Румяному паршивцу?
– Так сказал Замир-паша.
– Это все?
– Да.
– Прощай, отец!
Старик вдруг схватил Хамдама за рукав, удерживая его:
– А как живет Садихон? Ты счастлив с ней?
– Да.
– Дети у вас есть?
– жалким и несчастным голосом спросил старик.
– Нет. Некогда, отец! Прощай!
– Оборвав разговор, Хамдам ушел.
Рваный, несчастный старик не посмел его удерживать.
«Конечно, я нищий, - подумал он.
– А Хамдам в чести и у нас и у красных. Но все-таки я не собака, а человек. Зачем же со мной так говорить? Да, как переменится судьба, так и все переменится», - с горечью решил Ачильбай.
Обиднее всего ему было, что Хамдам презирает его. Он пожевал на деснах корку, напился воды из арыка и, подобрав полы халата, побрел по проселку в сторону Бухары. «Да, - думал он, вздыхая, - когда у меня были зубы, была улыбка, был голос, было богатство - тогда и Хамдам был другой…»
Этот артист, певец и танцор, привыкший к толпе и восторгам, тащился сейчас по дороге, как старая, ненужная даже живодеру кляча.
А когда-то Ачильбай был недосягаем и в то же время доступен всем, как солнце. Он приносил с собой вино, песни, счастье. В короткие дни его гастролей по городам и кишлакам жизнь становилась веселей. Когда он уходил, точно саранча съедала поле: так он опустошал кошельки и сердца.
Ачильбай-бача мог бы стать богатейшим человеком, если бы не азартные игры, свита и роскошь. Чем больше расшвыривал он свое состояние, тем больше притекало к нему. Он любил пышность, шум, суету. Разные подозрительные люди, авантюристы, разорившиеся богачи, музыканты окружали его. Он содержал всю эту ораву, кочуя вместе с ней с места на место.
Певец Ачильбай был соловьем оазисов. Его загорающийся взгляд расценивался на чистое золото. Он был жаден, и он же был расточителен, когда страсть овладевала им.
Хамдам впервые познакомился с Ачильбаем в юности, года за три до андижанского восстания. Это случилось в Андижане, в доме известного купца Сеид-Абдул-Ахадова. На всю жизнь запомнились Хамдаму эти волшебные времена.
Шли праздники. Широкий двор купца был покрыт коврами, камышом и кошмами. В гостях, на представлении, которое обещало быть долгим, на несколько ночей, находились люди богатые, знатные, уважаемые. Все они вносили свою долю в расходы. Кроме гостей, - а их набралось человек пятьдесят, - возле стен двора стояли толпы зрителей. Ревел карнай, играли мальчики на сурпаях, ухал чильманды - бубен с погремушками, и дрожал барабан. Гостей обносили всевозможными сладостями, фисташками, фруктами, пили шур-чай, бузу и вино.
Ачильбай вышел к гостям в роскошном халате, раскрашенный, как персиянка, легкий и тонкий, точно розовый куст. Его окружали хор мальчиков, певцы, танцоры и музыканты. Он никогда не ездил один. На празднике певец увидал юношу Хамдама. На третий день к его ногам он бросил кожаный мешок, наполненный золотыми монетами, и пел ему всю ночь. Двор был освещен огнями. Триста человек были свидетелями этой соловьиной песни. Хамдам ушел за Ачильбаем. Он бродил с ним недели три, до тех пор, пока отец не вырвал его из рук Ачильбая.