Это всё из-за тебя
Шрифт:
По левому фронту команда соперников. Их тоже немало, но нас больше. Поначалу первый ряд перед нами с Тиной пустует, но вскоре это меняется. На эти места садится Аверина с её командой. И честное слово, мне сейчас хочется вцепиться ей в волосы и хорошенько оттаскать по игровому полю. Но я сдерживаю себя. На ней максимально короткий топ, из которого видна верхняя и нижняя часть груди, которую я всю жизнь прячу под высоким воротником блузок. На весь ярко оранжевый топ с черными вставками фамилия Сомова. Она поворачивается ко мне и с улыбкой машет. Отворачивается и посылает Киру воздушный поцелуй. Ему все равно. Он смотрит на меня. И вроде бы не должно парить, но, черт возьми, цепляет это.
– Вот сучка! – не подбирая выражений, высказывается Тина. Я не реагирую. Смотрю на команду Кирилла и мысленно желаю ему победы. Оранжево-черная майка и такие шорты подчеркивают
– Ты куда? – спрашивает подруга в коридоре, когда основная толпа расходится по домам, бурно обсуждая игру.
– Кира найду, – честно отвечаю.
– Уверена, что надо?
– Хочу выяснить, что между ними.
– Тоже верно, но ставлю бутылку вина, что он её к себе не подпустит, – подбадривает Тина. – Если что, звони.
– Спасибо, – обнимаю подругу и отправляюсь на третий этаж.
Там слышен гогот и звук льющейся воды. Коридор почти пустой. Клименцов выходит с Филиным, что-то обсуждают и идут прямиком на меня.
– Кирилл в душе. Если желаешь поздравить его, пора присоединиться к нему. Поторопись, Анечка, – подмигивает Руслан, а я краснею и теряюсь. Господи, даже его друзья в открытую говорят. Неужели мужское желание настолько неконтролируемое, что его нельзя сдерживать? Нет, я чувствую. Его половой орган всегда в боевой готовности, уже знаю его длину и очертания через любую одежду. Не то чтобы целенаправленно туда смотрю, просто он, как маяк, постоянно отсвечивает своими формами, и я даже попривыкла к этому. Но никогда не задумывалась над тем, что это сложный мужской процесс. Почти заворачиваю к раздевалкам с душевой, как оттуда вываливается растрепанная и мокрая Аверина, одергивающая свою юбку, которую, в принципе, назвать юбкой очень сложно. А за ней Сомова с висящим полотенцем на бедрах. Они меня не замечают, а вот я их вижу прекрасно и все, черт возьми, понимаю.
Зажимаю рот рукой и слетаю вниз по ступенькам. Слезы застилают глаза. Впопыхах ищу контакт Тины в телефоне.
Анна Бурцева: С тебя бутылка вина. У них всё было. Отправляю подруге.
И следом отправляю Киру сообщение.
Анна Бурцева: Не пиши мне, не звони и больше не приезжай. Забудь всё, что между нами было.
На улице дождь и темно. Октябрь месяц. Темнеет рано. Ставлю телефон на авиа режим. Включаю фонарик и осматриваюсь. Черт. Я забрела на промзону и как выбраться отсюда не знаю. Кирпичные недостройки. Мусорные баки. Железные ангары и гаражи. И огромная черная собака, которая попадает в свет моего фонарика на телефоне. Она скалится и начинает лаять. Я пячусь назад. А когда она начинает бежать, я тоже стартую туда, куда глаза глядят. Еще больше запутываюсь в пространстве. Мне страшно, холодно и вообще паршиво на душе. В одном из поворотов падаю и роняю телефон. Он отскакивает куда-то. Стараюсь нащупать, не получается.
Собаки нет. Но вот шаги и смех слышу достаточно близко. Все сигналы в голове кричат, словно сирена, что надо бежать. Поднимаюсь, когда в начале этого поворота они замечают меня. Троица останавливается и, смеясь, идет уже вглубь, ко мне. Я рвусь с места. Ремешков бы сейчас мной гордился, моей скоростью, которую я выдаю. Молюсь, чтобы не упасть. И всей душой проклинаю Сомова, Аверину и всех взятых. Конкретно рыдаю почти в голос. Стараюсь сдерживать всхлипы, чтобы эта троица не услышала меня, но удается с трудом.
– Малышка, остановись. Мы тебя не обидим, – смеясь, говорит один из парней.
– Тебе даже понравится. – дополняет второй.
Один уже обещал не сделать больно. Сделал.
Я лечу со всех ног. И когда выбегаю на трассу с западной стороны, чуть не попадаю под машину, но удается перебежать на другую сторону и оказаться в лесу. Троица оставляет свои попытки, и я выдыхаю. Но для безопасности убегаю вглубь как можно дальше. Падаю прямиком на попу. Тут глухо и тихо. Я мокрая и грязная. Но сейчас мне всё равно. Мне так больно, что я затыкаю рот ладошкой, прислоняюсь к дереву и плачу. Мне плевать, что дождь омывает лицо, что его капли текут по плечам и щекам. Это даже к лучшему. Он сейчас скрывает мои слезы. Плачу навзрыд. Ору во всю силу голоса. Я даже не знала, что так могу. Еще одна новая эмоция, которую тоже подарил Кирилл мне. Когда, выплакавшись, наконец, успокаиваюсь, промерзаю основательно. Обнимаю себя руками и подтягиваю к себе колени. Оценивать трезво сейчас ситуацию мне не хватает сил. Просто бреду по лесу, пока не натыкаюсь на какое-то строение еще со времен войны. По дедушкиным рассказам ещё помню. Его оставили в память о солдатах. Забираюсь туда. Тут сухо и не так холодно. Одна часть усеяна мхом. К нему и прислоняюсь. Идти сейчас куда-то смысла нет. В лесу еще темнее, чем на улице. Только забреду ещё куда-то. Жалко только, что телефон потеряла. Мама волноваться будет. Моргаю, пока сон не завладевает мной основательно, и я погружаюсь во тьму.
16
Ради нее. Себя. И возможно нас. Кирилл Сомов
Две недели гоняю на эти гонки не только ради своего удовольствия, но и тех эмоций, что выдает Аня. Она кайфует. Ловит эти же вибрации, что и я. Загорается. Меня вставляет. Я впору кайфую рядом с ней. Она, блять, такая, что лучше не придумаешь. Одна.
После объявления нашей дружбы я, как монах-еретик, обхожусь исключительно дрочеством. Не подпускаю к себе никого и сам не нападаю. Не могу. Чисто физически и эмоционально. Чувствую, что не то. Хоть и звание друга в нашей истории – нездоровая херь. Френдзона, мать его. Если вам когда-нибудь предложит дружбу девушка, в которую вы влюблены, не ведитесь на эту хрень. А блять, просто нахрапом забирайте себе, ибо во френдзоне можно проторчать еще долгое время.
Я же, блять, готовый к тому, что с Бурцевой легко не будет. С каждым разом прощупываю почву. Точнее, постепенно наглею. Аня подпускает ближе. Контакт уже теснее. Подпускает положить руки на плечи, коленку и даже талию. Переплести наши пальцы и крепко обнять. А когда я выигрываю в гонки, и Аня прямиком бежит в мои объятия, увиваясь своими ножками вокруг меня, я дурею от счастья. Уношусь в космос, когда она гордится мной. Грудь распирает такая важность, что твоя девочка тобой гордится. Сердце заходится в унисон, кровь вскипает в венах. Кислорода настолько мало, что ребра готовы разорваться в щепки. Это, блять, эйфория. Это гребаный серотонин с окситоцином. Это, блять, любовь.
Крайняя тренировка проходит запредельно нервно. Не только из-за Ремешкова, который всех собак спускает на всех, включая нас самих, но и из-за того, что сегодня в академии я не пересекаюсь с Бурцевой. Меня это калит и вызывает тремор. Мне нужно её видеть. Хоть краешком глаза. Но, блять, видеть.
Выходим командой на построение. Мне плевать на гимн и прочее. Взглядом веду по рядам. Выдыхаю и улыбаюсь, как кретин, когда пересекаемся взглядами. Ради неё должен выиграть. Она поддерживает. Смотрит с волнением. Меня это будоражит. То, что волнуется. То, что переживает за меня. За меня, черт возьми. Это приятно и чертовски важно. Аверина как всегда появляется эффектно, не оставляя себя не замеченной. Сиськи и все остальное настолько открытое и доступное, что смотрится пошло и блять, не вставляет. Трахнуть без эмоций? Да. Но что-то серьезнее, увы, не того поля ягода. Её доступность вызывает смех, когда закрытость Бурцевой вызывает целый тайфун эмоций в моем мозгу, теле и члене. Необъяснимые процессы. Я её хочу. Всегда. С ней он всегда во всеоружии. Стояком. Да я и не парюсь уже. Похуй. Только так можно держаться трезвенником, а то и с катушек слететь можно.