Этюды о конце света. Как умирала империя и рождалась Европа
Шрифт:
Как бы там ни было, сын Констанция Хлора был для Галерия, как красная тряпка для быка. Константин, естественно, тоже не питал к врагу теплых чувств, но терпел, ожидая скорого введения во власть и возможности отыграться.
И тут – великий облом…
В конце 303 года Диоклетиан тяжело заболел и вынуждено отстранился от правления, чем и воспользовался Галерий.
Явившись в декабре 304 года ко двору слабого и находящегося буквально в изоляции императора, тетрарх потребовал от него назначения следующих правителей и фактически отречения. Чем Галерий грозил Диоклетиану и как добивался назначения нужных ему людей, можно только догадываться, но результат налицо. Максимиан уходил в отставку вместе с Диоклетианом, августами становились Констанций и Галерий, а цезарями… племянник и зять Галерия Максимин Даза и некий Флавий Север, его давний собутыльник. А Константин в пролете…
Так началась новая эпоха борьбы за власть. Еще не гражданская война, поскольку у империи хватало разборок с внешними врагами. Но четыре правителя больше не были союзниками и не доверяли друг другу.
Сначала Галерий попытался убить Константина, однако тот успел сбежать к отцу, находящемуся в Галлии. Там юноша мог не опасаться врага, поскольку популярность Констанция Хлора в этой провинции была столь велика, что солдаты и местные чиновники признавали только его власть.
Отец и сын вместе отплыли в Британию, где в 306 году Констанций умер от болезни на руках Константина. Перед смертью он успел «рекомендовать» подчиненным легионам сына в качестве императора. Впрочем, Константин и сам по себе был очень популярен в армии – умелый полководец, бесстрашный воин, он пользовался любовью и уважением солдат, с которыми честно делил битвы и опасности.
После смерти отца Константин написал Галерию вежливый ультиматум, смысл которого был примерно таким: «У меня есть право стать преемником отца, и армия поддержала это право».
Галерий пришел в ярость, но признал нахального юношу цезарем (он–то любовью военных из-за своей жестокости не пользовался и не был уверен, на чью сторону встанут войска в случае войны). Правда в ответ тут же назначил августом Флавия Севера, отдав ему Италию и африканские провинции.
В это же время Максенций, сын Максимиана, соправителя Диоклетиана, поднял мятеж в Риме и заявил о своих правах. Константин понимал, что у мятежника ровно столько же прав, сколько у него. Они взаимно признали друг друга.
Таким образом, в 307 году в империи получилось семь правителей – два августа и пять цезарей (пятым стал Лициний – еще один друг Галерия, весьма богатый и влиятельный в восточных провинциях человек).
Ненормальность ситуации понимали все.
Максимиан решил хоть как-то уладить ее. Сначала он породнился с Константином – отдал ему в жены дочь Фавсту, затем они с Галерием попытались уговорить Диоклетиана вернуться к власти и навести порядок. Тот, естественно, не стал влезать в их разборки. Его хрестоматийный ответ про капусту известен.
Потом Максимиан смог «нейтрализовать» Флавия Севера – заманил его в ловушку и заставил совершить самоубийство.
Затем он стал делать совершенно нелогичные вещи: сначала заключил с Константином союз и провозгласил того августом, потом явился в Арелат, когда зять воевал на рейнской границе с бруктерами, и объявил войскам о его гибели. Солдаты старику не поверили, и ему пришлось бежать в Массилию, где его и настиг вернувшийся с победой Константин. Жители города без колебаний открыли ворота любимцу армии. Август пощадил тестя, но заставил снова сделаться частным лицом. Старый интриган на этом не успокоился и попытался подбить дочь к заговору против мужа. Но Фавста все открыла Константину. Тот инсценировал свое убийство, чтобы поймать Максимиана на месте преступления (у того хватило глупости самому взяться за дело). После такого позора старику ничего не оставалось, кроме как выбрать способ самоубийства.
Впрочем, этот анекдот известен только со слов Лактанция, собирателя слухов, истового христианина и верного поклонника «первого христианского императора». Возможно, Максимиана просто тихо убили с согласия или даже по приказу Константина. В любом случае, к 309 году из гонки претендентов на пурпур выбыли уже двое.
В начале мая 311 года умер Галерий, за неделю до этого отменив все свои жестокие указы о христианах и прекратив гонения (как оказалось, навсегда). Причиной этой неожиданной милости, видимо, было то, что август умирал от страшного недуга (судя по описаниям, от рака) и надеялся, что христианский бог исцелит его, раз это не смогли сделать другие.
Итак, остался август Константин и цезари Максенций, Максимин Даза и Лициний.
В 312 году началась война между Максенцием и Константином, венцом которой стала знаменитая битва у Мульвийского моста и победа августа над узурпатором.
Осталось трое. Ненадолго.
Лициний в 313 году женился на сестре Константина, затем разгромил войско Максимина Дазы (сам Максимин вскоре умер от болезни) и после смерти Диоклетиана приказал обезглавить его жену и дочь.
Теперь империей снова правили двое, словно в «золотые» времена Диоклетиана и Максимиана. То, что они передерутся, понимали все. Но это будет потом.
Пока у Константина более насущные заботы. С триумфом войдя в Рим в ноябре 312 года, он стал наводить там свои порядки. Прежде всего, распустил преторианскую гвардию – это давний рассадник смут, заговоров и мятежей. Затем стал устранять последствия недолгого, но безалаберного правления двух узурпаторов.
Ну а 15 июня 313 года издал тот самый эдикт, текст которого я привела в начале.
Несмотря на восторженную истерику христианских писателей, уверения панегиристов и авторов житий, Константин издал указ не потому, что признал несомненную истинность христианской веры.
Этот обаятельный и жесткий прагматик, кажется, в принципе, был безбожником. Его решение о легализации христианства было политическим: если движение нельзя подавить, его следует возглавить. Свою стойкость и влиятельность церковь доказала, значит, императоры могут иметь с ней дело и обязаны сделать ее союзником государства.
Ведь до сих пор точно не установлено, был ли Константин крещен. В любом случае, эдикт он издавал, будучи некрещеным, на Первом Вселенском соборе председательствовал, не приняв таинство, и радел там не о тонкостях догмы, а о единстве церкви и о том, чтобы иерархи не забывали, кому они обязаны выходом из подполья, богатством и привилегиями.