Евангелие от обезьяны
Шрифт:
Я понятия не имел, куда идти. Станцию метро после войны так и не открыли. Как тут транспорт ходит, я и не знал никогда, а народу на улице не наблюдалось. Как будто вымерли. Семь часов вечера, столичный район. И никого... Ну ладно, ОК, пусть большинство людей были в церкви на вечерней службе, но не все же! Да еще этот инфернальный колокольный звон под облаками, словно со всех сторон сразу.
Тогда я осмотрелся и пошел по дороге в ту сторону, где было вроде как светлее. За пятнадцать минут пути меня обогнала всего одна машина — грузовая «газель» с грязным синим тентом, на котором остроумный оригинал написал: «Помой меня и покайся, ибо грешен есмь!»
В конце концов я вышел на какую-то площадь, нашел стоянку такси. Четыре машины с сонными водителями, плоть от плоти места и времени. Этот район действовал мне на нервы, так что я даже не торговался. Согласился на первую же сумму, названную краснолицым бомбилой в застиранной майке «Кельвин Кляйн». Мне казалось, что еще секунда – и я врасту в эту вечность, словно осколок бутылочного стекла, впаянный в грязный потрескавшийся асфальт, или масляный развод на стекле давно немытых окон, или минута времени, переливающегося из пустого вчера в порожнее завтра. Гребанная бесконечность, я не представляю, как жить в ней и не сходить с ума. Или не превращаться в равнодушного зомби.
Но мы уехали, и я вздохнул с облегчением.
Дороги по случаю службы были почти пустые, так что до дома Мазилы мы долетели минут за двадцать пять максимум. Ну, может, за тридцать...
И Мазила оказалась дома. Не в том смысле, что она могла оказаться в церкви, она ходила туда только когда там гарантированно не было столпотворения. Потому что, как я вам уже рассказывал, мы все считали, что молитва – это вроде как очень интимное дело. Только между тобой и Богом. Не для эфира, понимаете?
Так вот, стучусь я к ней — а звонок у нее тысячу лет уже не работает, и бумажка под ним висит: «Звонок бастует». Открывается дверь и стоит Дашка, как будто вынырнула из прошлого. Но не так, как было с Маратом, по-другому. Руки задрала, как хирург, все в масляной краске. На голове платок, тоже весь в краске. Ну, футболка там, шорты. И этой футболке тысячу лет. Смотрит на меня, как будто не узнает, а потом вроде дошло, засмеялась, кинулась обниматься. И сразу, как всегда бывает в таких ситуациях, стало непонятно, как же, черт побери, мы могли все это время не видеться? Но если прикинуть, то ведь нас уже давно ничто не связывало, кроме прошлого. А это такая связь, которую надо как можно реже трогать, иначе она изотрется до дыр и ничего от нее не останется. Ладно, это все лирика, ненужные подробности по дороге к последней странице…
Мазила была из старой тусовки, знала меня, как облупленного. И врать ей в глаза я не мог. Впрочем, так же, как и говорить правду. Прямо в прихожей я сказал, что ищу Нико. Сказал, что дело в происходящем, во всей этой херне, связанной с возвращением Азимута.
И вот тут случилось очередное чудо. Конечно, теперь я понимаю, что без чудес было нельзя, что без чудес такие события вообще не происходят. И что времена изменились, и променадом по морю аки посуху и превращением воды в вино сегодня не пробить реальность. Она огрубела, покрылась защитной пленкой, как экраны смартфонов, так что чудеса должны быть тоньше, острее, как лезвия скальпелей, иначе без вариантов, они не c детонируют в пространстве, где души напоминают остекленевшие поля застывшей лавы. Слишком гладкие, слишком непроницаемые.
Мазила сидела, хлопала глазами, побледневшая и потрясенная. У нее заказ какой-то срочный был. Она два дня из дома не выходила, писала доски для новой церкви где-то под Тулой. Ну, я и огорошил ее. Как было, так и рассказал. Без подробностей, конечно, но и про звонок утренний, и про то, что Азимут встречу назначил, и про газетные киоски. Про все. И про то, как встреча сорвалась и потому я вроде как и приехал. И вдруг Мазила схватила меня за руку, и я увидел в ее глазах слезы.
Но черт меня подери, если это не были слезы радости. Она-то, в отличие от меня, всю эту хрень чувствовала, его музыку и так далее. И верила во все это мессианство. Не совсем так, как остальные, Мазила Азимута не хуже меня знала. Просто... Она как бы считала, что Азимут — это типа посредника. Канал. Шлейф. На его месте мог оказаться вообще кто угодно, но выпало ему, вот и все. Случайность, рок, называйте, как хотите. А когда его пристрелили, канал оборвался, и вся долбанная надежда исчезла. Мазила наивная, она и правда верила в надежду.
Так и оказалось, что я принес ей благую весть. Добрый вестник с «макаром» за поясом, дрожащий от нервного переутомления, мечтающий убить того, кого ненавидит. И… я так и не сказал ей, что ищу Азимута для того чтобы убить. Просто не смог. Она была так счастлива. Я только снова спросил, как мне найти Нико.
По словам Мазилы получалось, что Нико действительно вышла замуж за какого-то чувака из Азимутовских друзей, будто бы я даже его знаю, кто-то из музыкантов, из тех времен. Из бритпоповской толпы, что собиралась в «Хищнике», все эти недохиппи и полупанки, с которыми я никогда особенно не общался, но пересекался постоянно. Я так и не смог его вспомнить. И даже когда Мазила достала древний фотоальбом с нашими античными фотографиями, и показала его... ну да, лицо знакомое, но и только. И тогда Мазила вспомнила, что он вроде как работает в каком-то фуфловом автоглянце, пишет про тачки. Вот тут для меня все встало на свои места, я понял, как смогу выйти на этого парня, а там и на Нико.
И вот мы стояли в ее гостиной, и с каждой стены на меня смотрели лики православных святых, мудрые, добрые, живые. Собственные работы Мазилы. Их редко брали в церкви, не знаю почему. Но вообще-то Мазила неплохо устроилась после всей той карусели из говна и приведений. Получше многих из нас. Разъем она вынула сразу после войны, но кто ее будет в этом винить, правильно? Наоборот, хорошо, что вынула. Христианская локалка – это не зона свободной торговли, здесь такой штукой не посветишь. К тому же, если твоя работа непосредственно связана с Советской Православной Церковью. В общем, она вынула разъем, приписалась к общине одной, состоящей в основном из молодых ребят. Восстанавливают церкви, реставрируют, колодцы копают. Не только в Москве, по всему СССР. С тех пор, как партия объявила, что социализм и вера не противоречат друг другу, восстановление пошло конвейером, без дела Мазиле сидеть не приходилось. За время тотального Совка церкви использовались без жалости: склады,
библиотеки, клубы. Так что работы было много. Фрески подправляла, иконы. Так пришла к писанию икон. А доски у Мазилы отличные. Видно, что писал неравнодушный человек. С душой, с любовью. Пропуская через себя каждый штрих. Вера – великая сила, она способна оживлять мертвое дерево. Жаль, что ее так безжалостно использует политика. Жаль, что для религии вера – всего лишь инструмент. Жаль, что людей никак не могут оставить один на один с Богом.
Вам приходилось бывать в восстановленном храме Христа Спасителя на ледяных костях бассейна? Мне-то нет, кто меня туда пустит. Но в интернете я видел панорамные фотографии. Так вот, одна Мазилина доска мощнее всего, что там есть. Понимаете, там вы словно на витрину смотрите, только не в магазине, а как если бы у музеев были витрины, и тебе показывают, что ты увидишь, если войдешь внутрь. Или как репортаж в глянцевом журнале. А у Мазилы... Как будто портал какой-то, ты смотришь и чувствуешь, как от иконы идет тепло. Не знаю, может, и не тепло. Может, просто добро в самом чистом виде. Без витрин, напрямую, в сердце, в глаза, в душу. Тут и верить в какого-то определенного бога не надо, он вроде и не требует от тебя этого, просто стоит рядом, и ты это понимаешь. Аллах, Иисус, Кетцалькоатль, имена как шелуха, отпадают. Есть просто Бог, и он добр. И ты это чувствуешь. Всем. Даже волосками на коже.