Евангелие от обезьяны
Шрифт:
Сначала выключается вода, а потом призывно щелкает, открываясь, дверь ванной. Я знаю, что между первым и вторым действием проходит ровно десять секунд. Именно столько ей нужно, чтобы накинуть халат, а вытираться она никогда не любила.
– Папке нужно уйти, – продолжаю. – Я больше не буду здесь жить, дружок. Вы с мамой останетесь здесь, а я буду жить в другом месте.
Мимо спальни Стаса шествуют, причмокивая о линолеум, мокрые босые пятки. Я знаю, что шагов на пути из ванной в спальню они делают ровно шесть. Так было всю жизнь Стаса и еще полжизни,
Такие вещи знать не хотелось бы – немало и без них прочитанных страниц в открытой книге. Но ты их знаешь.
– Почему?– спрашивает он под аккомпанемент дверного скрипа. Это предпоследний аккорд саундтрека к короткометражке «Волшебное путешествие Веры из душа в спальню» – череды ритуальных звуков, за восемь лет выученных до рвоты. Последним будет щелчок двери спальни, где-то через три четверти секунды.
– Потому что мне нужно служить богу, – честно отвечаю через секунду после щелчка.
– Иисусу Христу?
– Нет, сынок… Другому Иисусу. Я говорил тебе сегодня по телефону. Но ты не запомнил.
Он улыбается, я это вижу, хоть и темно. Так, как и должен улыбаться уверенный в себе мужчина пяти с половиной лет. Молодец.
– Другого Иисуса нет, папка. Иисус один.
– Один – это Аллах, сынок.
– Не говори про Аллаха, пап, он плохой. Он наш враг!
– Это тебе кто сказал? В садике?
– Так все говорят!
– Все говорят неправильно. Это вовсе не так. Аллах не плохой. Просто в него верят слишком много непонятных нам людей. Других людей.
– С которыми ты воевал? Которых ты убил целых двенадцать?
– Двенадцать, да. А может быть, и тринадцать…
– Как??? Ты убил еще одного чурку, пап?
– Не называй людей чурками, сынок. Людей надо уважать, кем бы они ни были. Из-за того, что люди не уважали друг друга, их погибло столько, сколько звезд в Млечном пути, и еще столько же, и еще в сто раз больше.
Он несколько секунд молчит, честно пытаясь переварить информацию. Не получается:
– Но они же плохие, пап!
– Они не плохие. Просто другие. Очень непохожие на нас. Нам надо было жить отдельно друг от друга в своих странах, тогда все было бы хорошо. – Я не знаю, радоваться ли, но по всему видно, что тема определения врага интересует Стаса куда больше, чем тема моего ухода. На новость, при одной мысли о произнесении которой у меня весь день сосало под ложечкой, он отреагировал совершенно рядовым вопросом, сменил тему и теперь завелся совсем по другому поводу:
– Но ведь ты их убивал, папка!
Что ответить? Я пробую говорить с ним как со взрослым:
– И ты будешь убивать, если понадобится. Но я очень не хотел бы, чтобы понадобилось.
Я действительно не хотел бы.
– Но для этого, – продолжаю, – перво-наперво надо прекратить называть людей плохими словами. Потому что плохих людей нет. Есть разные люди, которые не должны жить на одной земле. Но это не значит, что кто-то из них плохой, а кто-то хороший.
– А если они меня назовут плохим словом?
– А вот тогда
– А как именно они должны просить прощения, чтобы я мог прекратить драку?
Хм, как должны просить прощения… интересный вопрос. Может, когда-нибудь я и расскажу тебе, сынок, как люди просят прощения друг у друга… Знаешь, дорогой сын, когда ты засовываешь просителю в кишку металлический ершик для туалета, или когда ставишь просителя на растяжку почти в шпагат и минут десять, ну или даже пять, окучиваешь по тестикулам, которые ты по-детски называешь яйцами, до той поры, пока кровь не начнет выплескиваться, как сперма, из уретры на окружающих… Обрызгивая мелкой картечью, орошая каплями в лицо как из лейки, за той лишь разницей, что в лейке они из воды и прозрачные… Знаешь, dear son, у тебя только тогда максимально искренне просят прощения. Абсолютно искренне. Но я тебе пока об этом не скажу. Ведь тебе жить еще лет семь до того, как ты узнаешь, что такое сперма.
…Жить… Лет семь…
Это здорово.
– Пока ты не будешь уверен, что не получишь удар сзади, когда простишь и развернешься, чтобы уйти, – выдумываю на ходу более-менее понятное определение. – А чтобы тебе самому никогда не пришлось просить не у кого прощения, запомни еще раз: не смей называть людей чурками, сынок! Не смей.
– Пааааап?? – прерывает он. – А ты зачем этому твоему богу?
В соседней комнате вдруг воцаряется тишина, хотя обычно отход Веры ко сну сопровождается воркующим телевизором, поставленным на sleep mode, и шорохом простыней, слышным из любой точки квартиры. А тут, представляете, такая пауза. Как в старых советских фильмах: даже не знаешь, чем заполнить.
– Видишь ли… Каждому богу нужны друзья и помощники. Без них ему плохо. И вот этот бог, мой бог, – он выбрал в друзья меня. Еще давно, когда тебя не было на свете. А потом притворился мертвым. Зачем, почему? Я не знаю, это он бог, а не я... И мы все зажили так, как будто его никогда и не было… А теперь вот он взял и ожил. И просит всех своих тогдашних друзей ему помочь. Потому что ему очень трудно, а новых друзей у него нет.
Не могу отделаться от чувства, что Вера все это слышит из соседней комнаты. Слишком уж вокруг тихо. Так кажется из-за жары, я знаю. Сорок по Цельсию делают мир подозрительным, заставляет во всем видеть подвох. Но хорошо, что Стас меня прерывает:
– Это как апостол Петр и апостол Павел, да? Друзья Христа?
– Да, сынок. Примерно так.
А дальше происходит то, чего я никак не мог ожидать. Переварив все услышанное, подумав пятилетней головой и поморщив с минуту пятилетний же лоб, Стас отреагировал на новость, с утра заставляющую меня сходить с ума, вот каким образом:
– Вау! – воскликнул он. – Вау. Ты будешь апостолом, папа? Ура! Это так здорово! Урраааа!!! И я смогу всем рассказать об этом в садике?
– Да, сынок. Ты сможешь всем рассказывать об этом в садике, – отвечаю растерянный. А что бы вы сказали на моем месте?