Евангелие от обезьяны
Шрифт:
Я отвернулся и смог уйти. Каким-то чудом... Не помню, как все произошло дальше. Я пил все, до чего мог дотянуться, и был уже в состоянии невесомости, когда какая-то телка протянула мне колеса. Без маркировки, просто две капсулы на ладони. Все расплывалось перед глазами, и я даже не спросил, что это такое. Я просто закинул их в рот и запил из ее же стакана. А потом спросил, есть ли у нее еще, и она сказала, что есть…
Я до сих пор не знаю, что это было. И сколько я закинул, тоже не знаю. Но очнулся я только через несколько дней в больнице. И на какое-то время, на два или три дня, обо мне снова заговорил
Вот так. Я выжег себе мозг, у меня было разбито сердце, а потом, на том пароходе, меня растоптали окончательно. И сделали это безжалостно, жестоко и под общий смех.
Так вот, это было нечестно. Это до сих пор нечестно! Это невыносимо больно. Так не должно быть, так нельзя поступать ни с кем и никогда. Но, видите ли, в чем дело, – со мной именно так и поступили.
Потом… Я жил в каком-то полусне почти полгода. Много пил. Я всегда любил выпить, но тогда было иначе. Тогда я просто пытался размыть этот мир, так, чтобы в нем не осталось четких деталей.
И знаете, что меня вытащило? Однажды пришел Марат и сказал, что надо прекращать. Я был в дымину пьяный и начал плакаться ему в жилетку. Классический слезливый гон упитого человека. Я вывалил ему все это, ныл, что так не честно, что меня обманули, что Нико оказалась обыкновенной блядью, а я так ее любил. И тогда Марат сказал, что если бы она была обыкновенной блядью, то Азимут кинул бы ее после того рейва. Ведь это Азимут, он использовал вещи и людей, юзал их, а потом просто избавлялся. Но Азимут все еще был с Нико. Впервые за то время, что я знал этого ублюдка, он не избавился от кого-то. Они все еще были вместе. Все эти полгода.
И меня это успокоило. Не знаю почему, наверное, тот факт, что Азимут отнесся к Нико не как к чему-то одноразовому, поставил все на свои места. Он не был мною, и то, что происходило между ними, не было похоже на то, что происходило между нами с Нико. Наверное, там было иначе, может быть грязнее, а может быть наоборот, может, я просто не могу понять этого, но все-таки она не была для него транзитной точкой. Нико значила что-то для Азимута, что-то важное. И это для человека, который всегда считал себя центром вселенной, понимаете?
А знаете почему? Потому что это была Нико. Святая, или опустившаяся, любая – это была Нико.
И я ее простил. Именно тогда я окончательно с ней расстался, отпустил от себя, осознал, что в моей жизни ее больше не будет.
Я не смог сделать только одного – простить Азимута. За тот взгляд из-за открытой двери каюты. Все остальное потом нарастало, но в центре был именно этот взгляд.
Когда я проснулся в темноте контейнера, от моих сомнений не осталось ни следа. Я понял, что теперь сам строю этот долбанный мост и смогу дотянуть его до Азимута. А если в последний момент рука дрогнет, мне есть что вспомнить. Я выстрелю, и буду стрелять не в постаревшего мессию, к черту все это дерьмо. Я буду стрелять в человека, наблюдающего за мной из-за открытой двери каюты. Держащего за волосы мою любимую. Бьющую ее по лицу и по груди. Сделавшего ее такой счастливой. И растоптавшего во мне остатки самоуважения.
А потом я отвернусь и постараюсь прожить следующие…
Такой жаркий запах копчения, черт… Черт!.. Говорят, это запах горящих торфяников. Как же. Это запах плавящегося мира, катящегося псу под хвост. Я знаю. Такой бывает в преисподней. Тогда, когда там устраивают корпоративную пати с пылающим спиртом, адскими блядями и блюдами для гурманов из жженой резины… Я откуда-то знаю.
Моя «Яга» тормозит у ночного подъезда, полусекундно проскулив той самой жженой резиной по столь же жженому битуму, и тихонько замирает, упершись в красный лакированный бок моей настоящей машины, «Мазды-3».
«Ты где?» – получаю дежурную SMS, и иконка (а это именно иконка, да) со Стасом – тем еще Стасом, подлетающим кверху на качелях и улыбающимся во весь даже еще не беззубый рот – на пару секунд вспыхивает. Мерцает столь же зловеще-завораживающе, что и консоль в «Яге». Составляет ей конкуренцию.
Отвечаю на SMS: «5 min». Моментальная опция, сохраненная в паке «Шаблоны». Часто приходится так всем отвечать, вот я и сохранил.
Пересаживаюсь за руль «Мазды», освобождаю место на стоянке, снова сажусь в «Ягу», ставлю ее на место «Мазды», вылезаю, опять загружаюсь в «Мазду» и запираю ею «Ягу». Сложно? Но теперь умникам, решившим угнать премиальный драндулет для продажи чеченским князькам в мусульманскую локалку, придется взламывать не один, а два замка. Для профи не проблема; но после изгнания грузин и абхазов из христианских зон профи здесь осталось не так уж много. Отойдя на пару метров, разворачиваюсь и кликаю двумя ключами сразу, обернувшись: красиво!
Куда менее красив результат дня.
Понимаете, в доме Рефката Шайхутдинова, более известного мне под именем Бар, я не нашел ничего, кроме темных окон, гробовой тишины и массивной железной двери, патологически безжизненной и не пропускавшей изнутри ни шороха, ни даже мало-мальски осязаемого запаха жизни. Таковой обычно источается, когда в квартире кто-то живет и что-то готовит, пользуется какой-то бытовой химией, долго не убирается, наконец. А из квартиры этого овоща ничем даже не пахло. Стоит ли говорить, что на звонки и стук тоже никто не отвечал.
И ни в одном из трех окон не маячили отблески от монитора – притом что окна были даже не занавешены, а то, что посередине, так и вовсе распахнуто настежь. А ведь хоть каким-то намекам на отблески полагалось бы там маячить, будь правдой рассказ Лины о бесконечной саге, денно и нощно вколачиваемой Баром в переполненный жесткий диск, правильно? Но по факту все его окна в не самое позднее время оказались темны, как глазницы зомби.
Проверить было нетрудно. Я специально заходил в подъезд соседнего дома и поднимался по лестнице на уровень его окон, потом на этаж выше, потом еще выше. И – ни намека на свет, ни намека на движение. «Чисто», – как говорят полицейские при обыске квартир подозреваемых в американских боевиках... Чисто. Zero result.
Мой мобильник между тем явно не собирается спать, как и почти всё варящееся в этой неприспособленной для сна торфяной пароварне. Звонит, как ни странно, Ленни Кравитц (а иконка со Стасом снова вспыхивает, озаряя туман серо-голубым молочным светом, похожим на черничное мороженое).
– Да, Лень.
– Как XK R?
– Он крут. Я тебе уже говорил.
– У тебя все нормально?
– Что значит «все нормально»? Нет, у меня не совсем «все нормально». Я вчера нажрался, спал три часа скукожившись в самолете, с утра наездил три сотни километров на вашей машине и наивно полагал, что после всего этого имею право слегка поспать. Но не тут-то было.