Евангелие отца
Шрифт:
Шумит улица Хайаркон-стрит. А долетает ли этот гул до пентхауза в большом отеле «Дан Тель-Авив»? Нет, не долетает. Высоко сидят два человека. Их номер соответствует их положению. Положение обязывает. Так заведено: человек, который занимает высокий пост, не может жить, как все нормальные люди. Он должен быть другим: летать высшим классом, жить в самых дорогих номерах самых роскошных отелей, носить только избранные марки часов, одежды, обуви и аксессуаров. Он должен делать многое из того, что поначалу ему не очень нравится. Потому что это утомляет – быть должным. Это утомляет – следить за каждым своим словом, за каждой мелочью в себе. Как собственный шпион, который всегда рядом: ты его наниматель – ты его жертва. Ты киллер – ты жертва. Убей себя в себе и станешь глянцевым портретом, фетишем и надеждой для других.
Посмотри на себя со стороны – вас двое: ты и он. И в этой картине ты себе по-прежнему близок, а он? Конечно, потом ты привыкнешь – трудно не привыкнуть к лучшему. Но сейчас, ты, прежде всего, должен привыкнуть к нему и к тому, что делает внутри тебя он. Почему? Потому что его поступки - это знаки, по которым его отличат свои. Они увидят его, а он увидит их и, возможно, им будет, что предложить друг
У этих людей есть все, кроме жизни. Увы, им не провести вечер с другом – их друзья: мобильный телефон и беспокойный сон. Только если сбежать на остров, которому все равно кто ты. Там можно позволить другу вместе с тобой посмеяться – ты нормальный парень на одну неделю отпуска, как деревенская девчонка на одну ночь, изображающая для тебя звезду. Ты такой же – только наоборот. Она закончит и напьется в баре с друзьями, которые посмеются вместе с ней над тобой. А ты? Ты напьешься тоже, но только от тоски, увидев свою бизнес-жену, вынимающую свой зад из лимузина. Когда-то ей тоже хотелось любви, теперь она думает, что любовь не столь надежна и крепка, как платиновая карта. Глупенькая – она думает, что еще будет время. Увы, выбор сделан и другого шанса не будет. Не будет, потому что мысли материальны. Она хотела бы танцевать на стойке бара, но уже не для тебя – не обольщайся. Теперь ей нравятся стриптизеры, потому что ей не нравишься ты: ты щедр и умен, но скушен во всем – в словах, в шикарном отеле, в салоне своего собственного самолета и, конечно, в сексе. И она чувствует, что под паролем твоего лэптопа сокрыто то, что совершенно не касается ее жизни: остатки твоих желаний. Скажи: сколько порно скачено в папку «Бизнес-презентации»? А на скольких сайтах знакомств сидит твоя бизнес-леди? Вы расходитесь, но как ни странно, вы стали ближе, чем вы думаете. Вам нужен только один разговор и именно его-то и не будет, потому что вы не близко и не далеко – вы слишком высоко, чтобы не упасть. Вы слишком вертикальны, а жизнь, которая проходит мимо – горизонтальна. Вы выбрали не то направление – эта дорога не ведет в Храм – эта дорога только для тех, кто уже умер.
Вы оба становитесь глухи к шуму улицы, который только раздражает. Раздражает опасностью оказаться среди тех, кто тебе близок. Потому что и ты, и твоя верная твоему благосостоянию спутница, знаете: чем выше ваш номер в отеле, тем меньше времени осталось до того дня, когда вы оба поймете, что выше уже нельзя. Вас там не ждут – вам там не рады, потому что вы никогда не станете теми, кем хотели стать в детстве – счастливыми. Потому что это только номер в отеле, это только ваша визитная карточка, это только оплаченная улыбка стюардессы бизнес-класса, и это не вы. Вам не дотянуться до неба, а внизу вас уже никто не ждет. И когда вы упадете, вас встретят только журналисты – и вряд ли их можно назвать друзьями.
Что дает нам выполненный проект, кроме денег и пустоты? Секунду удовольствия на пресс-конференции? Статью в глянцевом журнале? Она сначала вырезала эти статьи и складывала в папку – она гордилась тобой. Даже однажды она вырезала обложку и вставила в рамочку, которая висит на стенке в гостиной, чтобы гости видели ваше счастье тиражом в полмиллиона. Теперь и это не сближает вас. И каждый день со стены смотрят на вас два человека, которыми вы были совсем недавно. Когда? Когда горы казались большими? Когда море радовало просто тем, что оно есть? Когда за первую свою квартиру вы заплатили своими деньгами, а не своей совестью? Кто они – это двое на стене? Просто напоминание о времени, когда у вас был шанс стать ближе к небу, оставаясь на земле. Получая удовольствие только от того, что просто есть море, а не роскошный дом у моря. Это большая разница. И море теперь раздражает, потому что шумит по ночам, потому что соль и влага разъедают дорогую краску на стене дорогого дома. И потому что у тебя всего неделя отдыха, а море не спокойно. Ты заплатил за все, а на море волны не дают выпить «Дом Периньон» из пластикового стаканчика, покачиваясь на надувном матрасе желтого цвета с Мики-Маусами, зачем-то привезенного из Бразилии. Раздражение не дает тебе спать – все не так, все не то.
О чем я? Почему такие мысли? Злость на собственную жизнь? Зависть? Не думаю. Думаю, что не это причина. Одиночество и страх? Да. Один. А за окном шум и не вырваться. У дверей сидит человек и не даст выйти. Сейчас хочется убежать. А ведь шанс был…. Тупость. Повестись на приключение и попасть в самую глупую ситуацию, которая вообще возможна! Как я здесь оказался? Бедный французский мальчик по имени Люсьен. А может быть они правы? Может быть, все так и есть – я наследник проклятого рода. Ведь жизнь действительно была странной: я жил и не задумывался, откуда все бралось и почему моя жизнь никому не нужна. Никто не приходил и ничего не спрашивал. А потом пришли и все забрали. И почему-то не важно сейчас кто они. Важно, что будет потом, потому что сон не отпускает.
А во сне выжженная земля и одинокое оливковое дерево. И сидит на земле у дерева молодой человек и плачет. И никого вокруг – только одно большое горе. Все сжалось в один комок, и комок этот в горле застрял. Как случилось так, что большая радость превратилась в беду? Я слушал его слова и был неизъяснимо счастлив: солнце грело, а не жгло, птицы пели, а не кричали, и хватало куска хлеба и глотка вина, чтобы быть сытым и пьяным. От счастья? Да! И от любви. А слухи – что? Пусть говорят блудливые псы, что тебя Он любит меньше всего, что ты не первый, что не достоин, что горд и злобен, что ненасытен и жаден в Его любви. Да! Еще раз – да! Я ненасытен в ЕГО чистой любви – все остальное тлен. Я сердцем чую, что Он только для меня. Как может Он быть для всех? Как может Он раздавать любовь всем без разбора: и шлюхе и вору? Какая же это любовь, если она для всех! Нет. Нет. Так не бывает – любовь конкретна. Она для того, кто достоин ее. А грязные и оборванные глупцы – стая собак - они достойны только жалости. Вот пусть берут ее. Мне не надо! Я отдаю ее вам. Он знает: мне жалость не нужна – я беру любовь. Но, я беру ее всю и без остатка. И я забрал ее – теперь она во мне. Я сохранил Его любовь. Я спас ее! Я – любовь. Другим осталась Его тень – мне Его жизнь. Я забрал ее, потому что она принадлежит мне. Ибо, сказал праведник: «Любовь – есть жизнь. Забирая любовь, ты забираешь жизнь. Отдавая любовь, ты умираешь в том кого любишь». Так почему же так
Сон – это просто сон. И нет доказательств того, что происходит во сне. Но! Это было так, иначе - откуда этот сон? Кто нашептал тебе во сне, как и почему, и ты поверил? И я поверил. Куда-то делся страх. Все кончилось, когда тот, кто похож на священника, наконец, сказал, что от него ждут. Он сказал, что Иуда не умирал так, как написано в Книге. Он умер в своей постели, оставив наследников, и прожив мирную жизнь мудреца и изгоя. Он знал то, что знал Он – другие знали другое. Как спорить с теми, кто придумал твою историю? Зачем? Иуда был проклят и непонят, и это справедливо. Как понять предательство? Но, предательство ли или замысел? Что для одних одно, для других другое. И, наверное, это закон жизни. У каждого своя ноша: Иуда – мой крест. А страха теперь и нет, потому что нелюбовь – это не самое страшное. Хуже – любовь. За нее надо платить жизнью. Готов ли? Нет. Иуда жил долго, значит, выполнил Завет: дарована жизнь – живи. И прочь сомнения. Он все рассказал в своей Книге. А поймут ли ее – не важно. Примут ли – не важно. Важно, что было так, как написано тем, кто единственный понял, что такое любовь и принял ее всю без остатка. Вместе с ложью, ненавистью, завистью, болью и несправедливостью тех, кто был обделен ею. Тот, кто строил из камня храм, думая, что камень поможет ему подняться, стать выше и увидеть…. Увидеть. Но, не услышать. На высоте все видно, но ничего не слышно – все звуки остаются внизу. Он строил храм, но построил дом, который назвал храмом. Но храм веры не строят из камня – его строят из чувств. И Ему не нужны следы, оставленные на стене: иначе после человека останется не любовь, а кусок мрамора, пригодный только в качестве доказательства в суде. И идут в ход могильные плиты, как доказательство номер один, таблички на дверях, как доказательство номер два и если доказательств нет: на что можно рассчитывать перед присяжными? На их веру? Без доказательств нет веры никому: и тащат в суд камни, и бросают ими в подсудимых. Чем больше брошено камней, тем больше доказательств и тем больше греха на том, в кого брошены камни. Все просто. Сон был добр к предательству, но жизнь имеет свои законы.
А я? Что делать мне? Они сказали, что все будет так, как было. Как было, или как было рассказано? Есть разница, потому что есть выбор: или я есть, или меня нет. Меня такого, каким они считают меня. Они говорят, что есть. Значит, не было осины и не было предательства и все ложь. Или ложь – это они? Был крест, была толпа разъяренных и веселых людей, которые пришли смотреть представление. Он смотрел на них с высоты – они смотрели на него снизу. Шакалы и глупые дети одновременно. Шакалы тоже могут любить и нельзя их презирать за то, что они хотят есть: им надо кормить своих детей. Он смотрел на них сверху: вы не шакалы – вы львы, которым в пасть засовывают головы дрессировщики в цирке. Как хочется сомкнуть челюсти, что бы навсегда закончился этот позор. Но, останавливает гарантированная ежедневная еда и желание просто выжить, пусть даже в грязной клетке. А дрессировщик, который истинно верит в свою силу и в то, что его день еще не настал, боится вас больше, чем вы боитесь его кнута. Но, публика ждет! Аттракцион объявлен и уже прихватывает где-то в районе живота от возможной трагедии. У зрителей всегда на секунду мелькнет надежда: что, если сегодня лев закроет пасть и будет, что рассказать соседям. Но, лев не глуп: этот дрессировщик кормит его – пусть живет. А толпа? А толпа пусть ждет каждый день – вдруг когда-нибудь настанет час и этого человека. Ожидание! Вот смысл шоу. А само по себе действие ничего не значит.
Ну, и что во всем этом не так? Наверное, то, что он не должен был бы быть здесь. Совершенный абсурд, как будто это происходит не с ним. Он смотрел на них сверху: они пришли увидеть шоу – и глупо было колоть копьем: испорчен праздник. И не было ничего сакрального во всем, что случилось. Он просто умер. И толпа разошлась, злясь не на устроителей, а на того, кто умер так быстро: столько шума и никакого удовольствия. Какой смысл в мучении, которое принесло смерть так быстро? Просто умер еще один артист. Кому было дело до того, что будет потом. Никто не думает о том, что случится позже, когда зайдет солнце и ночью станет тоскливо от непонятно откуда взявшейся пустоты.
И ты, который стоишь рядом: что чувствуешь ты, видя, как свершается преступление? И Он не виновен, и они не виновны. Виноваты те, кто создал это представление. Те, кто сидели в ложе и смотрели, как веселится и страдает толпа и еще эти двое, что остались в соседней комнате.
История, которая была талантливо написана, разыгрывается опять. Спектакль по старому сценарию: есть режиссеры, набраны актеры и публика ждет, когда погасят свет и начнется представление. Старая история, конец которой всем известен – в чем смысл? Все знают, что все кончится так, как написано давно. Но, вдруг? Вдруг все пойдет не так, и актеры перестанут слушать режиссера, и случится чудо. Не будет смерти, не будет лжи. Очнется дряхлеющий духом и встанет из золотого кресла, и скажет: хватит! Вы победили. Но, возмутится публика. Обязательно возмутится! У этой пьесы есть финал, за который заплачены деньги, большие деньги. И если финал будет другим – придется их возвращать: что может быть хуже? Хуже? Хуже может быть только никому не нужная правда. Лучше вернуть деньги – в деньги верят все. В правду никто не поверит – верят лжи. Ложь, написанная на бумаге, обязательно становится правдой через некоторое время, а все, что мы говорим, становится ложью в ту же секунду. И какой смысл их менять местами? Ты бредишь, Люсьен! Ты опять бредишь. Что ты пил с этими двумя странными людьми? Что за вино? Какой арамейский язык? Какие рыцари? Какой Иуда?