Эвви и три луны
Шрифт:
Элла вернулась в кресло:
– А мне нужен он. И заменить его некем… пусть я и пыталась. Когда исчезает твой человек, тебе говорят: «но жизнь продолжается» и «время лечит», и много чего еще в этом роде. Но это пошлость, пусть и с добрыми намерениями. Правота, доброта пошлости. Я не уверена, что жизнь так уж должна, обязана продолжаться, а время… мне все чаще кажется, что время лишено воображения. Но мы лишены в еще большей степени.
– Так время не лечит?
– Анестезирует, – улыбнулась Элла. – Я во времени, куда я денусь? Что-то такое делаю, пытаюсь, надеюсь. Признаю все права времени, но… А что, собственно, «но»? Не признаю за временем некоего таинства, недоступного мне, высшего смысла?! Уже что-то, – состроила гримасу на собственный счет Элла. – А в свое время взяла-положила свою яйцеклетку в «холодильник», успела. Это еще до той аварии за Плутоном, ты, наверное, знаешь. Да, конечно же, знаешь. Ты прочла обо мне всё перед полетом на Готер. На Земле давно уже стало бессмысленным словосочетание «закрытая информация». Смотришь на меня и видишь меня без кожи. Знаешь и о бесплодии, и о проблемах с желчным пузырем. – Сбавляя тон, – Ладно, что ты. На твоем месте я бы тоже меня изучала. Так вот, яйцеклетку я оплодотворила моим мужчиной и ждала, когда он скажет «да». А он не успел. И вообще, ему не до того было перед «скачком»… Взяла с собой на Готер как сувенир – придумала слово, да? И не то, чтобы не могла решиться – мне тоже было «не до того». А семнадцать лет назад вдруг пересадила эту свою яйцеклетку из «холодильника» в «инкубатор». Кажется, я разочаровала тебя? Юджин так тогда напугал нашу Эвви самим фактом своего существования, что его возникновение просто обязано быть объясненным какой-нибудь жуткой, а еще лучше, если инфернальной тайной.
– Просто я дура, – улыбнулась Эвви, – сама должна была догадаться о чем-то подобном.
– Это всё ерунда оказалось: «Если не вынашиваешь, то вроде как и не мать». Я была счастлива.
– Была?
– Я, кажется, глупость сказала. Я и сейчас счастлива, но лучшее, самое в моем материнстве уже позади. Это надо признать. Я вспоминаю, смакую эпизоды его детства. Он, кстати, не любит этого страшно. Вот у него был насморк, и он прочищал свой нос, трубил как слоненок. Вот, стоило мне выйти на балкон, он запирал меня и так радовался. Вспоминаю, и сердце сжимается от любви и жалости к Юджину. Материнство состоит из таких вот потерь? Получается, да.
– Это твое и в тебе, Элла. И становится только чище и глубже, – пытается Эвви, – Просто сейчас у него переходный возраст. Это пройдет.
– Спасибо, конечно. Я тоже, в свое время, изучала психологию. Просто дело в том, что я оказалась довольно бездарной как мать. А он, – Элла замолкает, потом, после паузы:
– Да, конечно, я хотела хоть как-то продлить любимого, дать ему жизнь в нашем мире, но те черты, что восхищали или же умиляли меня в нем, вдруг, оказалось, раздражают, разочаровывают в Юджине. Я люблю его, но мне тяжело, неуютно с ним. Понимаю прекрасно, что Юджин – не он. И не должен вовсе. Бывает, Юджин дергает, изводит меня – и мысль; может, и он примерно так же и вел бы себя, если б у нас была не эта драма «скачка», а жизнь, просто жизнь, быт. И пускай! Лишь бы он только был. Понимаешь? – Элла взяла было паузу, но тут же:
– А я все же верю, что он есть. Просто между двумя Вселенными почему-то невозможна связь. Почему? Когда-нибудь мы это выясним. А сейчас что, – пытается улыбнуться, улыбается Элла, – не возводить же в трагедию низкое качество связи.
Удержала слезы. Зажала указательными пальцами уголки закрытых глаз.
– Всё. Эвви, всё. Что-то я разошлась сегодня, м-да. На ночь-то глядя. Правда, всё. Уже всё.
Стали молча пить чай.
– Вот уже и волосы высохли, – наконец сказала Элла. – Кстати, они мои. В смысле, натуральные, только кое-где подкрашиваю седину и всё.
– Вот ты, Элла, соавтор эксперимента, разработчик, прожила в нем целую жизнь – и что, какой главный вывод? Понимаю, конечно, вопрос детский. Извини.
– Я поняла, что так и не разбираюсь толком в таких вещах как смерть, жизнь-смерть. А насчет того, что я соавтор – ты преувеличиваешь, может быть, даже льстишь. Здесь, скорее Коннор, Картер, Обнорин. Кстати, это Артем предложил отправить на Готер и сторонников, и противников «вмешательства» и Землю убедил.
– И кто теперь кто? Кажется, вмешиваются, «ускоряют прогресс» все.
– Триста лет назад всё виделось по-другому. Да и отправляясь на Готер, мы были уверены, что жизнь есть только на Первой Луне. Нас доставил сюда корабль-автомат. Пятьдесят лет лёта. Чтобы не постареть, мы лежали в своих саркофагах-гробиках в глубоком анабиозе. А теперь, пожалуйста, «нуль – пространство» – ты прилетела на практику и улетишь обратно, защищать диплом. Это я к тому, что «да здравствует прогресс».
– Ты уклонилась от ответа.
– Да? Действительно, да. Точно.
– Кажется, уже светает.
Они сидят. Слушают трели лесных птиц за окном.
10.
Все последующие дни они общались сдержано. Видимо, в ту ночь слишком высоко была поднята планка – и попытка повтора, казалось, могла только разочаровать. Впрочем, времени для общения было не так уж и много – много было работы. Коннор и Гарри готовили на Второй Луне, как они говорили Эвви, «нечто» и на всех свалился такой объем «подготовительных мероприятий».
Эвви проснулась раньше обычного. Побежала смотреть восход. Здешнее солнце есть коричневый карлик. Но это в астрономическом атласе и каталоге не слишком-то романтично, а здесь восход был настолько фантастическим и потрясающим.
Травы, тяжелые, налившиеся, студенистые капли росы на травах, что совсем уже скоро преломят, отразят первый луч, пытаясь запечатлеть, удержать суть и душу света, а им не дается толком его мимолетность – и пусть не дается!
По ту сторону живой изгороди шаги. Ну да, это Обнорин, шаркает по гравию. Не спится. Он с кем-то на связи. Неужели это Коннор вызвал его в такую рань? Ладно, потом расскажет.
– Ну как ты там?
С такой интонацией Обнорин вряд ли мог говорить с Коннором или с Гарри.
– Как ты? Как?
Столько тоски, какой-то вины и сдерживаемой боли, и попытка надежды. Значит, он с кем-то с Земли? Какие там родственники только?! Она что, совсем уже? Но потомки, вполне могут быть отдаленные потомки. Только что ему потомки?
– Да. Я всё понимаю. Пусть не всё, конечно не все, не надо цепляться к словам, – говорит Обнорин. – Я не буду тебе больше докучать, обещаю.
Вряд ли так говорят с потомками. Вряд ли потомки будут с ним так.
– Но я не согласен, что так мы лишь мучаем друг друга. Нет, я не думаю лишь о себе. Я… не буду, конечно, говорить такой пошлости, что «я стал другим человеком». Где уж мне, это правда. Да я и не претендовал. Но я много думал. Что? Да, о нас. Ты считаешь, что это тоже штамп? Кажется, да. Действительно, да. – И тут он срывается. – Но пойми, я живой! Я-то живой! Живой и мне плохо! И так нельзя! И не в отношениях наших или в отсутствии отношений дело. Ты упрощаешь. Просто пойми – так нельзя! Пусть ты даже и счастлива. Пусть нашла что искала. Пусть десять раз нашла что искала!