Эвви и три луны
Шрифт:
– Всё настолько хорошо, – сказала Эвви, – что даже мерзко.
С ней, в общем-то, согласились.
– Что же, я теперь платиновая, голубоглазая, двадцатидвухлетняя, – Элла смотрела в зеркало так, будто и в самом деле видела эту свою бодиимитацию. – И такая утонченная, надо же. А ты, Эвви, извини, конечно… м-да, – говорит, будто видит ее «виртуальное тело», – но ты, похоже, и в самом деле олицетворяешь простоту, детскость, восторженную наивность и еще кое-какие качества, что так ценит Господин Президент в своем народе. Не так ли, Гарри? Да, Эвви, привыкай говорить мне «мама».
Они острили напропалую по ходу подготовки, пытались сбить напряжение, убедить самих себя, что страха нет, и риска особого тоже – и они всего лишь перестраховываются, как их и учили в свое время.
Сейчас же, оказавшись в кабинете президента, попытались было продолжить в том же духе, но…
Все как будто готово, вся аппаратура настроена и работает. Коннор скоро откланяется, он будет их прикрывать (еще одно старинное слово из словаря) с орбиты, а Обнорин со всей своей техникой с Готера. Всё, как будто, по плану. К вечеру проснется секретарь и прочая челядь, так что надо б поторопиться.
– Коннор, а что ты сделал с ними? – до Эвви дошло вдруг. Это она про тех, кого они заменили сейчас.
– Отправил их в «челноке» на Готер. Там команда роботов под руководством Артема уложит их в те саркофаги, в которых мы, в свое время и прилетели.
– Ты хочешь сказать?! – изумилась Эвви.
– Нет, что ты. Они просто будут видеть сны. И, надеюсь, приятные. Артем заранее позаботился об этом. Президент будет президентствовать, укреплять свою власть, наслаждаться всё новыми проявлениями народной любви, награждать друзей. Супруга президента продолжит скучать, но скука ее будет слаще, чем наяву, я надеюсь. Дочь президента…
– И ты считаешь, что это гуманно? – перебивает Эвви.
– Мирный сон, Обнорин будет гонять для них картинки по кругу, – ответила Элла, сон длинною в жизнь.
– Как? – Эвви надеется, что они разыгрывают, продолжают острить.
– Они проживут им отмеренный век, тихо состарятся в этом своем сне, а дальше тот сон, что уже обходится без сновидений, – говорит Кауфман.
– Кажется, это убийство, – вырвалось у Эвви.
– Если Летрия рухнет (к чему всё и идет!), тогда их и в самом деле убьют. Только сначала еще и поиздеваются. – Коннор теперь говорит сухо и мрачно. – Если Летрия рухнет, а они сохранят свою власть над обломками, то зальют эти обломки кровью.
– А если всё же не рухнет, – спросила Элла.
– Думаешь, им все-таки удалось бы сохранить, удержать страну? – задумался Кауфман, – Кстати, вполне возможно. Во всяком случае, не исключено.
– Летрия гниет уже долго, позорно, отравляя этим своим трупным ядом всё, что есть хоть сколько живого и доподлинного в ней самой. – Коннору тяжело сейчас и стыдно. – Тот случай, когда у нас победили «невмешатели», – взрывается Коннор, – Полвека всё наблюдали и наблюдали, изучали, «систематизировали материал». Не пошли на поводу у собственного чувства и у доводов разума не пошли. Были правы, пропади она, это правота. А теперь, когда столько потеряно безвозвратно, бездарно и безвозвратно, мы всё еще успокаиваем себя тем, что грязи здесь больше гораздо, чем крови.
– Стой-ка, Коннор. Ты же, кажется, сам был тогда за «невмешательство», – говорит Кауфман.
– Если думаете, что сейчас вы перешли к «вмешательству», то глубоко ошибаетесь, – сказала Эвви.
– А что же это тогда? – спросил Коннор.
– Это вторжение, – ответила Эвви.
Коннор уже на орбите. Сейчас проверяет связь. Он подключен к чипам всех троих.
– Слушай, Коннор, – говорит Элла, если ты только попробуешь через чип манипулировать моим мозгом, – чип подключен к мозгу, – я собью тебя ракетой.
– А у тебя ее нет, – смеется Коннор
– Я попрошу Обнорина, чтоб прислал. Артем, ты слышишь меня?
Обнорин сейчас проверяет связь, только у него не через чип, а обычная.
– Я всё понимаю, – говорит Эвви. – Всё понимаю, да. И вы правы. Мы правы. Вроде бы, так. Мы хотим им добра, желаем добра, устраняем зло, хотя бы, только… – она ищет слово, – вот представьте. Земля, много разного, всякого было. Так? И вдруг прилетают инопланетяне спасать нас, облагораживать… возьмут нас за ручку и поведут к Истине, к Свету, ко многим таким же самым важным и главным вещам. Как вам?
– Если честно, не очень, – ответила Элла. – Так что тогда? Возвращаемся на Готер?
– Я бы очень хотела сказать «да», – говорит Эвви, – но я не могу.
– Вот! – Элла хотела сказать с торжеством, но у нее получилось, скорей, понимание.
– Если бы некий инопланетный разум вмешался, чтобы остановить Холокост или закрыть ГУЛАГ, – тихий голос Кауфмана, – неужели я стал бы теоретизировать: нарушает ли это нашу свободу воли, искажает ли Замысел и так далее.
– Тут не до теоретизирования, – кивает Элла, – но ведь нарушает же!
– Но те миллионы замученных, сожженных, расстрелянных потеряли ее и так. Вместе со светом божьим и воздухом, – продолжает Гарри Кауфман. – Эвви, вмешательство оскорбило бы наше достоинство, хочешь сказать? Да плевать на достоинство. Инопланетный разум не вправе нас спасать. Тысячу раз, не вправе, но плевать.
– Но мы же сюда прилетели не ГУЛАГ отменять, – Эвви чувствует, как краска заливает лицо, – просто будем противодействовать глупости, пошлости и производному от них мелкому, пусть и не преодолимому для подданных Летрии злу.
– Эвви, а как ты думаешь, – начинает Элла, – разум, инопланетный, может, даже сверхразум, что, допустим, вмешался бы в нашу историю, да что там! прервал бы ее, отменил вообще… он бы сделал это из неких принципов или же из любви?
– Я понимаю, к чему ты клонишь, – загремел, забегал по комнате Кауфман, – может, да,
может, нет. Мы ничего не знаем о сверхразуме. Вдруг ответ лежит совсем в другой плоскости – например, нас спасли от худшего в нас самих в порядке эксперимента, полевые исследования такие и что-то еще в этом роде. Ты это хотела услышать? Спасение человечества лежало бы тогда вне Добра и Зла. Мне продолжить?