Факультет чудаков
Шрифт:
«Не могу я один против всех», — и он поднял свою кружку и поднес ее к губам. Ему почудилось, что его движение повторил кто-то другой и что его кто-то передразнил. И в самом деле, на той стене, возле которой он сидел, был изображен человек, без подробностей подносящий кружку к губам. Кружка была изображена гораздо конкретнее, чем человек. Она была написана с какой-то голландской кропотливостью и точностью и была точно настоящая, «живая» кружка в руках фигуры, отдаленно напоминающей человека.
Всей своей неестественной, нарочитой и наглой позой абстрактный незнакомец, написанный на стене, казалось, передразнивал Андре Шара. В присутствии его на стене Андре Шар не видел другого смысла. Но и на других стенах кабачка были изображены другие, но такие же абстрактные люди с очень конкретной и злорадной кружкой. Они передразнивали
Они — изображенные люди, почти не походили на людей, они были слишком абстрагированы, и в то же время они дьявольски походили на пьющих пиво в кабачке, именно этих, а не других людей, они были как бы их отражениями в зеркале. Они показывали бесцельность всех этих людей и тем самым приобретали смысл неожиданный и жуткий, по крайней мере в восприятии Андре Шара.
Он знал, что они были написаны с другой целью случайными художниками, посетителями кабачка, быть может, с целью только позабавить хозяина и тем самым заплатить за выпитое и не оплаченное ими пиво.
М-сье Дюжарден, торговец картинами, сидевший недалеко от Андре Шара, встал, подозвал кельнера и, шумно заплатив за себя и за молодого художника, так, чтобы все видели, что он за него заплатил, быстро прошел мимо Андре Шара, метнув в его сторону взгляд, взгляд, на который Андре Шар не обратил никакого внимания. Он видел только картины на стене и людей за столиками. И ему пришла в голову мысль, которая заставила его встать с места. Он прошелся два или три раза вокруг своего столика и снова уселся на свое место. Он решил. Нужно сдвинуть всех людей, тех, что в кабачке, и всех других с их места, заставить их что-то делать, устыдить их, показать им бессмысленность их жизни и их картин. И это нужно сделать немедленно, не откладывая ни на одну минуту, и это должен сделать он, и никто другой и не другими средствами, а средствами его искусства. Он заплатил кельнеру за выпитое им пиво и стремительно вышел из ресторана.
Но что делать, он хотел заставить людей: конкретно, что делать, Андре Шар еще не знал, да он и не думал об этом.
Когда он подходил к дому, он вспомнил о цели своего выхода из дома. Он шел к людям и к их вещам, чтобы разрушить метафизику своей комнаты и своей жизни. Теперь эта цель по меньшей мере была смешна ему. Теперь он возвращался, чтобы разрушить метафизику не своей комнаты и своей узенькой и маленькой жизни, а метафизику всего буржуазного города. Это должен сделать он, а не кто другой, и доступными ему средствами живописи. Консьержка, похожая на старое черное платье, открыла ему дверь. Казалось, что перед этим она приподняла крышку своего платяного ящика и осторожно, чтобы не помять, вынула самое себя из ящика и, аккуратно закрыв крышку, бесшумно понесла себя открывать дверь. Так много времени прошло прежде, чем она открыла ему дверь. От нее пахло бензином и молью, и она улыбалась своими гниющими губами.
— К вам только что заходил, — сказала она, — человек от Моробье относительно вашей выставки.
— Он обещал зайти еще раз, не правда ли? — спросил Андре Шар. — Скажите ему, что он не застанет меня дома.
В комнате было полутемно, потому что были опущены шторы. Андре Шар поднял их, и комната несколько изменилась. Стало светлее и уютнее. Шар подошел к мольберту. Его немного лихорадило, быть может, от нетерпеливого желания поскорее приняться за работу. Холст, натянутый на подрамник мольберта, был загрунтован позавчера для предстоящей, еще не начатой работы. Грунт высох и слегка блестел. Оставалось только выжать краски из тюбиков на палитру и взять кисть. Андре Шар взял кисть и, выжав из первого попавшегося тюбика с краской немного краски на палитру, провел по холсту две линии: одну и накрест ее пересекавшую другую. Этим он сказал все, что он хотел сказать. Замысел, пришедший ему в голову в кабачке, невероятный замысел, который он непременно должен осуществить, а осуществление замысла должно было вывести людей из повседневного их равновесия, похожего на сон после сытного обеда, осуществленное на обыкновенном холсте и обыкновенными красками, такая вещь в лучшем случае могла бы нарушить спокойствие двух или трех десятков каких-либо снобов и постоянных посетителей левых выставок. Нет, не
Он не заметил, как человек от Моробье вошел к нему в комнату. Он вошел в его комнату, несмотря на недвусмысленный ответ консьержки на его вопрос: дома ли художник?
Художник был дома.
— Я к вам, — каркнул он над самым ухом Андре Шара.
— Вот вам мой ответ, — сказал Андре Шар и показал человеку от Моробье холст с двумя толстыми, пересекавшими друг друга на белом фоне линиями. — Надеюсь, теперь ваш хозяин поймет меня. Я не собираюсь писать ничего другого.
— Однако какой огромной, поистине невиданной способностью угадывать запросы покупателя вы обладаете, — сказал человек от Моробье, — господин Моробье просил передать вам. Пишите только невероятное, такое, какое до вас никто не писал. Или не пишите вовсе. Он предугадывает запросы американского рынка минимум за год. О, никто не знает так вкусы американского покупателя. Пишите то, что вы сейчас написали. Это согласуется с требованием времени. Вот вам задаток.
Андре Шар сорвал холст и, смяв его, как бумагу, бросил в мусорный ящик. Неужели и сейчас он не выйдет из этого заколдованного круга? Неужели и то, что он замышлял совершить, придется по вкусу господину Моробье? Нет, это не придется по его вкусу, или он, Шар, совершенно не знает вкуса господина Моробье.
Когда он оглянулся, человека от Моробье уже не было в комнате. Деньги лежали на столе. Их было достаточно, чтобы купить, например, лошадь. Да, именно деревенскую лошадь. Длинную и простую, какой угодно масти, рыжую, белую, гнедую, карюю, какую угодно, впрочем, только не пегую. Андре Шар был решительно против пегой. Андре Шар решил приобрести лошадь. Но в таком городе, как Париж, легче купить аэроплан, чем простую, обыкновенную лошадь. И Андре Шар все больше и больше приходил к тому убеждению, что лошадь ему необходима. Чтобы купить лошадь, нужно ее искать — день, неделю, месяц. Андре Шар готов был бросить все дела и посвятить год на поиски обыкновенной лошади, если это понадобится, но во что бы то ни стало он должен ее иметь. Он чувствовал, что только лошадь, это такое простое и милое животное с длинным туловищем на четырех ногах, лошадь, которая начинается с головы и заканчивается хвостом, униженная наступающей техникой и почти замененная мотором, только лошадь могла ему помочь.
Он надел пальто, взял небольшой саквояж и, сказав консьержке, что уходит на неопределенное время, вышел из дому. Он сел в трамвай с тем, чтобы ехать до конца маршрута. Это был очень пассивный способ поисков. Но обращаться к кому-либо за советом Андре Шару не хотелось. Трамвай был наполнен рабочими. Это подтверждали копоть, покрывшая их лица, и поношенное, покрытое грязью и машинным маслом платье. Они не походили на тех людей, которых встречал Андре Шар всегда и везде. Несмотря на одинаковые костюмы, в их движениях и разговоре было гораздо больше подлинной индивидуальности, чем в нарочитом и внешнем разнообразии буржуа. Дома и фабрики, мимо которых проходил трамвай, покрытые копотью, как лица рабочих, несмотря на однообразие архитектуры, были индивидуальны какой-то особенной и незнакомой индивидуальностью. Он видел новую, незнакомую красоту, машины, видневшиеся сквозь стекла фабрик, выглядели суровыми и выразительными. Они не казались Андре Шару бессмысленными и ненужными как автомобили центральных улиц. Напротив, управляемые рабочими, каждая машина по-своему, казалось, демонстрировала через стекло свою полезность. И Андре Шар перевел взгляд на людей. Нуждались ли они — вот эти люди в том, чтобы их кто-нибудь вывел из равновесия. И Андре Шар примерил свой замысел к рабочим. Кто знает, к каким мыслям и выводам пришел бы он, быть может, он отказался бы от реализации своей затеи, но в это время в обратную сторону от быстро двигающегося трамвая промелькнула длинная фигура лошади, везущей воз сена. Андре Шар, расталкивая пассажиров, бросился к выходу. Ему пришлось соскочить на ходу, от чего у него слетела шляпа. Шляпу понесло ветром в сторону, обратную той, куда двигалась лошадь. В первую минуту Андре Шар погнался за шляпой, но ветер относил ее от Шара все дальше и дальше, и Андре Шар прекратил погоню за шляпой, так как лошадь могла скрыться из виду. Он побежал по самой середине заводской улицы, высокий, хорошо одетый, смешно поднимая ноги, побежал на удивление всем прохожим, смотревшим ему вслед, пока он не достиг лошади.