"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Настает пора нежданного огня и дыма. Наши батареи замолкают, а затем происходит картина яркая и эффектная. В небо, словно салют, взмывают десятки ракет. Это Щербачев разрядил часть своих «катюш» из тех, что остались на батарее. И удачно так разрядил. Как минимум на двух судах загорелись паруса, начался пожар на палубах, а дальше… Воздух буквально сотрясло от взрывов мин. И слышалась в этих взрывах некая музыка – столь выверено они следовали один за другим. Сначала рванул первый линкор (бушприт буквально взлетел в небо стрелой), после досталось и второму. «Каракорд» дернулся назад, но тоже весь покрылся взрывами.
В это время вдали уже появились наши суда, готовые и к битве, и к преследованию. Малое морское сражение вот-вот начнется, и его итог для нас уже вторичен. Главное, что
Помню, как буквально в первый же день высадки союзников в Евпатории Достоевский с интересом рассматривал извлеченную из трофейного штуцера пулю:
«– Посмотрите, какой она формы. Словно наперсток. И этим они намерены воевать против остроконечных трехлинейных малышек. Смех, да и только».
Когда наш главный пулеметчик показал пулю Минье артиллеристам, те решили, что перед ними, вероятно, особо маленький снаряд со взрывчатым составом и предназначенный для взрыва патронных ящиков.
А знаете, как летят выпущенные из ствола штуцерные пули? С пронзительным визгом, напоминавшим звук «пэ-энь!». Вот эти-то «пэни» англичане и хотели обрушить на нашу центральную позицию, выстроившись в узкую ленту. Но прежде «беседу» с ними начали наши батареи. Вяло. Редко. И аул Бурлюк казачкам на сей раз подпаливать не нужно.
Да и столь ли важен теперь какой-то аул? Невидимую границу бритые уже пересекли. Сейчас наши пушки начнут работать с удвоенной силой, а вместе с ними затрещат и картечницы, хищно врезаясь своими пулями в красные мундиры. Однако бритым еще повезло. Тем, кто прямо сейчас прет дурниной на левый фланг, удачи будет много меньше.
– Приготовиться к стрельбе!.. – приказал я, а сам с «Люськой» наперевес засел аккуратно перед ближайшим саманным домишкой с выбитыми окнами. Из дверного проема слышалось рычание. Какой-то чудом уцелевший пес по-прежнему охранял жилище хозяев. Я посвистел. Рычание стало тише, после и вовсе прекратилось. Из проема показался нос, а затем и сам его владелец. Рыжая дворняга. Среднего размера, взлохмаченная, левое ухо изодрано, правый глаз с бельмом. Примерно такая же побитая жизнью псина с завидной регулярностью гоняла по двору Максика, когда тому удавалось вырваться из объятий хозяйки. Называл я его Пиратом и часто прикармливал. Постараюсь помочь и его нынешнему собрату.
– Иди, прячься, флибустьер…
Пес застыл на месте, затем завилял хвостом и послушно затрусил назад в дом. Очень вовремя. Ждать французов пришлось минут пятнадцать. Именно столько им потребовалось, чтобы справиться с потрясением, вызванным катастрофой на море. И решиться действовать дальше после такого облома им непросто. Во французских войсках священное правило со времен Наполеона Первого: пехота должна идти в атаку, поддерживаемая артиллерией. И никак иначе.
Но вот упрямые зуавы начали взбираться на плато. По одеянию сильно напоминают турок, кабы не крики: «Vive l?empereur!» С такими «басурманами» непросто будет сладить. Отборные стрелки, закаленные в колониальных войнах солдаты, стойкие, упорные, безжалостные…
Во всяком случае были, пока не угодили в нашу ловушку. Пулеметы стали для них настоящим ужасом. Очереди срезали зуавов, словно комбайн колосья пшеницы. Артиллерия с пехотой тоже не отставала, а когда по стремительно уменьшающейся дивизии прямой наводкой ударили ракеты, то для африканцев наступил даже не ад, а кое-что гораздо худшее – безысходность.
Вот и все. Телеграфный холм не взят, а значит, сражение на Альме навсегда изменило свой обычный ход. Теперь все внимание на центр. Скорее туда. Обливаясь потом, чувствуя, как до сих пор руки дрожат от пулеметной рукоятки, напевая «Есть зуавы в Африке! Ух! Ах!», я потянулся к биноклю. Хорошая оптика. Петров с собой привез. Десятикратное увеличение, отделан кожей и медью, имеет надпись «Казенный оптическiй заводъ г. Изюмъ». Странное чувство эта надпись у меня вызывает.
281
В нашей реальности завод начал строиться 30 октября 1916 года, однако 15 марта 1918 года, в связи с «расстройством военной промышленности» и последующей оккупацией г. Изюм германскими войсками (апрель – ноябрь 1918 года), строительство завода остановилось. Работать он начал лишь в 1923 году.
Не обращая уже внимания на них, я приник к окулярам и… сначала не поверил своим глазам. В самом нашем центре по трупам красномундирников в пороховом дыму прут солдаты в хаки. Залегают, стреляют из винтовок, подтаскивают пулеметы и начинают поливать огнем батарею.
Я отпрянул от бинокля, зажмурил глаза, снова посмотрел. Не показалось. Сделать что-нибудь еще я попросту не успел. Что-то острое вонзилось мне в левое плечо, отшвырнуло назад из света дня в непроглядный мрак забытья. Боли нет. Совсем. Лишь бултыхания в черной бездне. Тут рядом раздается глухой ворчливый голос Виндсона. Был у Лермонтова такой учитель английского и тоже англичанин. Припоминаю его низенькую фигуру в черном сюртуке и широких клетчатых штанах. В России он жил несколько лет, был женат на русской, но русский язык не только не выучил, но и не собирался учить. Со своим воспитанником изъяснялся по-французски, сильно корежа слова, либо по-немецки, но гораздо лучше. Но теперь трещал исключительно по-русски:
– Мьистэр Лэрмонтов. Зачьэем всо эта вам?..
– Тебя не спросил, морда англицкая! – как будто бы крикнул я и ухнулся в другой круговорот.
– Сюда! Сюда! Вон туда несите, туда! – слышу сквозь тьму уже девичий голос.
– Нешто там дохтур? – спрашивает другой голос – грубый мужской.
– Да, да, там… – следует ответ, – несите скорее…
Меня снова дергает, мотает в разные стороны, обдает то жаром, то холодом. И снова все отдаляется, тонет в небытии, заполняется скайповым голосом Гришки:
– На самом деле термин «больной человек Европы» придуман отнюдь не императором Николаем и не в его царствование. Еще при Павле Петровиче остроумец граф Федор Васильевич Ростопчин, бывший тогда кабинетминистром по иностранным делам, разглядел в Османской империи безнадежного больного, «коему медики не хотят объявить об его опасности». И «умирал» этот «человек» медленно, даже несмотря на нашу посильную помощь и поддержку [282] .
Однако Англии турок отдавался все больше и больше, отдаляясь при этом от России. В сорок первом году, стараясь сохранить европейское политическое равновесие, Николай согласился «наблюдать за поддержанием целостности и независимости империи Оттоманской» совместно с другими европейскими странами и даже пошел на восстановление старого турецкого правила, запрещающего любой иностранной державе вводить в Босфор и Дарданеллы военные суда. Что после этого? Распоряжение турецкого правительства: военным кораблям Российской империи через Черноморские проливы ходу нет…
282
В 1833 году Николай I пришел на помощь турецкому султану, когда египетский паша поднял против него восстание. Продвижение египетских войск к Стамбулу фактически создало угрозу существования правящей династии и вообще существованию Османской империи. Ситуацию спасли русский флот, вошедший в Босфор, и русский экспедиционный корпус, буквально загородивший египтянам дорогу на Стамбул. В благодарность султан заключил с Россией Ункяр-Искелесийский договор 1833 года, считающийся наивысшим достижением русской дипломатии в восточном вопросе. Фактически Россия и Турция заключили оборонительный союз на восемь лет: Россия обязывалась в случае необходимости прийти на помощь Турции «сухим и морским путем», а Турция должна была по требованию России закрывать проход в Черное море иностранным военным кораблям.