"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Ради этого предстоящего события иду к Достоевскому. И если бы сейчас на бастионе оказался какой-нибудь литературовед, то он немало бы удивился увиденному. Непривычно смотрится нынешний Федор Михайлович. Словно Рэмбо заправский с «люськой» не расстается, на поясе всегда три диска запасных прицеплены, шинель крест-накрест рассекают ленты к «максиму», взгляд дикий. Но при этом продолжает господин Достоевский писать на пару с прапорщиком… Львом Толстым. Куда уж без него? Здесь, в этой реальности тоже сначала при Дунайской армии сражался при Ольтенице, участвовал в осаде Силистрии, а с ноября в Севастополе. И тоже на «четвертом», с той лишь разницей, что
– …Вот послушайте: «Итак, вы видели защитников Севастополя на самом месте защиты и идете назад, почему-то не обращая никакого внимания на ядра и пули, продолжающие свистать по всей дороге до разрушенного театра, – идете с спокойным, возвысившимся духом. Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, – это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа…»
– Неплохо… – Достоевский хотел еще что-то добавить, но, увидев меня, вытянулся по стойке «смирно» (как-никак генерал-начальник пожаловал). – Ваше превосходительство, за…
– Отставить, – устало бросил я. – Все знаю. Мы следим, и враг следит. Мы стреляем, и враг стреляет. Обычная рутина. Вы лучше скажите, готова ли команда к сегодняшнему бою?
– Так точно, ваше превосходительство.
– Это радует. А вы что скажете, прапорщик? Все пулеметы проверили?
– Так точно, все.
– Замечательно. Тогда ждите моего приказа.
– Слушаю-с!..
«Эх, Лев Николаевич, Лев Николаевич, – думал я, возвращаясь к центру бастиона. – Знали бы вы, сколько всего вам и Севастополю предстоит еще пережить, прежде чем мы победим в этой проклятой войне.
Если выживем, то вам «Войну и мир» писать, Федору Михайловичу «Униженные и оскорбленные», а мне домой… Лишь бы Петров не обманул…»
Очередной севастопольский день пролетел как миг. Наступил вечер. Бомбы методично продолжали кромсать темнеющий небосвод огненными клинками. Не обходилось и без проносившихся со свирепым ржаньем «жеребцов» – двухпудовых бомб, пущенных продольно, отчего искры, сыпавшиеся из трубки, походили на гриву. Солдаты-новички невольно наклоняли головы перед «жеребцами», отчего неизменно становились объектом насмешек со стороны матросов, и в особенности Кошки.
«– Смотри, братцы, солдат «жеребцу» кланяется!» – говорил обычно он в таких случаях, но теперь почему-то смолчал. Появилось у него зрелище поинтересней.
– Кто там храпит, братцы? – обратился Кошка к солдатам, слыша настолько мощный храп, что его не заглушила даже продолжавшаяся в соседней батарее перестрелка с неприятелем. – А ну, гляньте.
Солдаты увидели человека, лежавшего прямо посреди площадки и закрытого косматою буркой.
– Тронь-ка его, ребята, авось очнется, – подначивал их Кошка.
– Эй, земляк, вставай, чего лежишь? – спросил один из служивых.
Спавший лениво высунул из-под бурки голову с папахой.
– Чего? – буркнул он с характерным малороссийским гэканьем.
– Да ты нездоров, брат, али хмельной? – не унимался солдат. – Посреди баксиона валяешься! Вставай, что ли!
– А бо дай вам таке лихо! Сплю, тай годи!
– Ишь ты – спит. А неравно бонба накроет, земляк. На что ж даром губить христианскую душу?
– Сто
Пластун повернулся на другой бок и захрапел пуще прежнего. Выспаться перед вылазкой не дают.
– Чудной! – говорили солдаты.
– Уж это, братцы, все они такие отчаянные! – заметил Кошка. – Отпетый народ! Они сызмала насобачились!
Два других пластуна (узнаю братьев Скичко) «куняют» (то есть дремлют, покуривая трубки) тут же: один – на неприятельской неразорвавшейся бомбе, из которой он успел вынуть порох, другой – на куче угольев. Чуть поодаль сидят на корточках матросы и режутся в карты, не забывая, по условию, бить проигравшего колодой по носу.
И при этом не видно нигде суеты, повсюду полное спокойствие и уверенность. Вновь прибывшие солдаты, глядя на других, тоже скоро обживаются тут – уже на второй либо на третий день.
Вот и я спокоен как удав. Успел сходить к себе на квартиру и привести физиономию в парадный вид. А то смотреть страшно. Зарос весь, аки хиппи, с этой осадой, бороденку отпустил, на лысой башке давно образовалось некое пародийное подобие прически «а-ля Вэ И Ленин». Непорядок.
Под уханье пушек и взрывы бомб, как заправский сухопутно-морской гусар, принялся я за генеральную приборку внешнего вида. Брился, стригся, чистил мундир перед зеркалом умывальника. И все равно изображение свое без содрогания видеть не мог. Осунулся, похудел до состояния Кощея Бессмертного, словно согнулся под тяжестью пережитого. Таким я себя ни в этой, ни тем более в прошлых жизнях что-то не припомню. И…
Не знаю, кто там наверху решает судьбы людские, но рука сама отложила в сторону щетку, а ноги тут же вывели тело из ванной и быстро-быстро потащили в соседнюю комнату. Очень вовремя. Едва я переступил порог, как за спиной раздался похожий на разбивающееся стекло звон, затем взрыв и снова звон со стуком. Поздравляю, Михаил Иванович, к вам в ванну через окно влетело ядро, а потому нужно срочно вызывать сантехников из местного ЖЭК. Работы у них будет много. Медная ванна пробита осколками, окно и зеркало вдребезги, от умывальника одни щепки остались, опасная бритва торчит в дверном косяке, словно воткнувшийся в цель бумеранг. Нет, тут одним ЖЭК не обойдешься, нужно…
Снова я превратился в робота Вертора, чьи ноги выполняли одну-единственную команду: «Выйти из дома». Не зря выполняли. Я на улице, а с неба, до этого моросившего мелким дождем, как будто одновременно и со всех сторон на заклеенные плотной бумагой окна моей квартиры обрушилось несколько ядер. Мистика не мистика, но если так и дальше пойдет, то и ипотеку и квартплату мне вносить не придется – не за что будет.
Недоволен не я один. Если кто с удвоенной силой и осуждает каждодневное разрушение Севастополя, так это пленный Сент-Арно. Можете не верить, но он до сих пор жив и совершенно излечился от всех своих болячек. Пирогов только руками разводил, а маршал, видя во всем случившемся промысел Божий, попросил у Меншикова оставить его в Севастополе. И вообще, выразил он готовность всецело сотрудничать с нами, чем незамедлительно вызвал гнев соотечественников. Французы считают маршала предателем, Наполеон № 3 лишил его всех наград, чинов и регалий, пообещав виселицу после захвата Севастополя и победы над Россией. Сент-Арно в долгу не остается, в нашем «агитотделе» тоннами строчит воззвания к французским солдатам, называет императора авантюристом и «английским подхалимом», призывает не подчиняться приказам, бунтовать, сдаваться в плен.