Фатальный Фатали
Шрифт:
И рушатся переходы, солдаты воздвигают на пути огня стену из кирпича, - нет-нет, Колдун ни: при чем! ни тогда об этом не помышлял, хотя и мог бы: что ему, все-умеющему? ни теперь не причастен, исчез, давно его не слышно!
А он спешит. Только что с колдовских занятий. Новейшие футурологические приемы (!!?), побывал в прошлом, призраки Паскевича и Ермолова, и как сцепились - не разнять их! А потом задумался:
да, на его совести разрушение Парижа! да, это именно он обрушил удар на Арарат, скрывать не станет, в отместку упрямым землякам-нахичеванцам, не пропускавшим его в Эривань, мол, нету у тебя соответствующего разрешения (?!), и от силы удара - уж как ни крепок
– откололась часть горы, и, увы, невинно погибли соседи из деревни Акур. Что? дело было иначе?! Кому-кому, а уж Колдуну знать лучше! Что-что? Наводнение в Петербурге?! обезумевшие воды? И плыли ушаты, бочки, гробы и кресты, смытые со Смоленского кладбища? И даже будка, что стояла перед Зимним дворцом, плыла? Нет - не причастен! Никаких козней против русских падишахов - ни тогда, ни теперь!
Колдун спешит. Он устремлен в будущее, и оно непременно случится. Уже вот-вот! Даже было и прошло! Фатали ничего не видит, лишь окно в решетках, а там темень, небо без звезд, но они есть и вряд ли позволят, чтоб их обманули и на сей раз. "а!., это ты, Колдун!" и уже без родинки: засохла и выпала, а не больно? а крови не было? не было, мама (??), не бойся, "а говорил, что чудес не будет!" "много помех!" "стены?"
"стены чепуха - призраки Ермолова и Паскевича! так сцепились, что еле разнял их, как он кричал, этот Паскевич: "ошибка! я разгромил!" "что, спрашиваю, ошибка?" а он заладил: "ошибка! ошибка!" "Польша?" - спрашиваю, чтоб увести от навязчивой идеи, умолк, а потом снова: "я разгромил! хвастун Ермолов! родственник Грибоедова! Аббас-Кули!" "ну да, ведь дружны были с покойным Аббас-Кули Бакихановым".
"Ермолов, этот бестия, все ему, видите ли, известно наперед, и даже день смерти, когда умрет, никому неведомо, а он, оказывается, знает!" а Паскевич и в этом ему завидует, еще когда с Шамилем в Москве встретились, Ермолов, Барятинский и Шамиль, а я притаился, слышу, когда прощались они, Ермолов жмет руку Шамиля:
– Ну-с, мы еще увидимся.
– Это знает лишь аллах!
– Я знаю, когда умру.
– В жизни и смерти волен аллах.
– Да?
– Повел их в кабинет, достал из запертого ящика лист исписанной бумаги и подал Барятинскому, а там - вроде послужного списка.
– Чьей рукой писано?
– спрашивает у Барятинского.
– Вашей.
– Знает вся Россия почерк Ермолова.
– Читай, - ему Ермолов на "ты". А там, в этом листке, - и день смерти.
"извини, я отвлек тебя, ты сначала додумай свои мысли, я прервал тебя, ведь о Мечиславе не успел!"
ПУСТЫЕ МОГИЛЫ
"Да, да, Мечислав! "... Вырыли, - это он о триумфе восстания!
– пять могил на площади в честь повешенных героев - и пять холмов!..." Как же эти пустые могилы, есть эФ, да! Кенотаф!" "и родился клич в огне восстания: "За нашу и вашу свободу!" А потом, тридцать лет спустя? Снова обреченные! Вешатель! Позорная вспышка шовинизма и ревности: "Измена варшавская? Иметь конституцию и снова бунтовать?!"
Но ведь был и угар! Они всегда рядом, близнецы-братья, угар и вспышка! И опять далекий голос: "Александр! Мы - с вами, потому что мы - за нас. Мы хотим вашей независимости, потому что хотим нашей свободы". И Александр спас честь земляков. Но какое улюлюканье рабского большинства! И - глухота, ибо угар! О, глупцы! Надеяться на подмогу со стороны, из-за морей и проливов! Чудаки! Как же без соседей? Не сообща? Без, запомни, Фатали! "повсюдного" взрыва'?!
И вспыхнуло: как часто это, намешанное-перемешанное, - он в Турции, а думы и о Польше тоже! Он, царский чиновник, азербайджанец, - и думы о Польше! уже было! другой! из конно-мусульманских вождей! первая азербайджанская повесть - в польской столице! на французском! до этого Фатали не додумался! Первый образец - да еще на таком совершенном языке! Помнишь, с ним сравнивали ваш родной тюркский! И Бестужев, а потом Мишель: "...в Азии, как с французским в Европе!"
Но и в польском ведь намешано: и литовцы, и белорусы, и русские! Увы, не успели, а потом обмануты. И клич запоздалый: "Не распуститься в польском деле, а сохранить себя в нем для русского дела". Что? Еще намешано? И мусульмане тоже?! На сей раз их, кажется, не было! Как? Разве и тогда сверкали шашки конно-мусульманского эскадрона, верный оплот императора?! Наследники Куткашинского, всегда готовые отстоять честь империи! Это он как-то Фатали в далекие те годы:
– Да, я пошел крушить и рушить!
– Фатали изумленно слушал Куткашинского, вспоминая Мечислава.
– И не удивляйся, не один я так думал! Из тех, кого ты боготворишь...
– Бестужев?
– Да, он.
– Но ему было стыдно потом!
– Он что же, когда поэму твою переводил, сознался? но я напомню, что он говорил (было лицо Куткашинского, стало - Колдуна): "Жаль, не удастся применять пуль! Залить их кровью!"
И эти давние думы Фатали: как уживаются - и против царя, и против горцев? и за собственную свободу, и - за рабство других? Не распутать это узел, не разрубить.
А сколько тех, которые жили рядом и с которыми был дружен, и о них даже не вспомнил!
И князь Хасай!... Он обвинен в заговоре, но Фатали не ведает, не успела дойти весть, и сослан куда-то в глубь России: Воронеж? Саратов Сарытау? "Желтая гора"? все горцы - от каждого по одному представителю в этом "интернациональном" заговоре, раскрыл бархатный диктатор Лорис-Меликов по доносу: и осетин, и чеченец, ингуш, и кумык, и кабардинец; и как гром в ясный день, услышит и Фатали: самоубийство Хасая! Была телеграмма из Воронежа.
А прежде поэт Закир, и о нем ни слова! "Стар, стар, а какая юношеская любовь в твоих стихах к Ханкызы, нашей Натеван! И от любви твоей прямой стан, подобный алифу, изогнулся дугой, иною арабскою буквою скрючен", но скрестились на ней взоры: и Фатали, и Закир, и князь Хасай, и Сеид, любимец поэтического меджлиса. "Да, и я когда-то, и ревность Тубу".
И Фатали, уже старый, вспомнил Закира, когда воспел юную Ванду, полячку, она гостит в Тифлисе: О, боже, неужто возможно такое совершенство! Это чудо, пред которым меркнет живое!
"Тебя хватило, - сказал бы ему Закир, - на чужестранку Ванду, а о Ханкызы ни слова?! Ужели она уступает Ванде?" Но тебе не суждено было увидеть Ванду, Закир, о мой друг Касумбек! Эта Ванда! Тридцать лет спустя! И так похожа на Мечислава! Но мало ли поляков светлоголовых и голубоглазых, как Мечислав, как Ванда?! Это чудо!
да, о Закире ни слова! и о Ванде! и еще о французе! о великом французе, давно уже нет его на земле, Александре Дюма! много их было, Александров, на твоем веку, и ты обещал вспомнить про всех! ну да, когда я открыл тебе страницу древней книги, о временах Шах-Аббаса, помнишь?., ладно, я как-нибудь сам эту схему составлю о каждом твоем Александре! начну с царя, а лучше с с Македонского!