Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Екатерина вызвала кондитера Робека, велела запасаться сахарной пудрой, ванилью, эссенциями и шоколадом:
– - По приезде в Ревель сразу начинайте кремы взбивать. Я рыцарство тамошнее столом изобильным "трактовать" стану...
Орлов сказал, чтобы не забывала о Ломоносове:
– - Болеет он. А врагов много. И грызут его...
Разбирая бумаги сенатские, Екатерина засмеялась:
– - Смотри! Опять Мирович тужится, что нужда одолела. Не дать ли ему сто рублей "кабинетных", дабы не докучал мне более?
– - На всех попрошаек не напасешься,
– - И то правда, друг любезный...
Чтобы не тратить время на писание резолюции, Екатерина надорвала угол прошения Мировича (сие действие означало: "Возвращено с наддранием"). Явился Панин; императрица по-хозяйски окунулась в глубины его политического портфеля, извлекая бумаги.
– - Что кипит больше всего?– - спросила.
– - Обратите высочайшее внимание на депеши Обрескова. Воля ваша, но Алексея Михайловича я бы сменил. Люди не железные и где сил для борьбы взять? Служба дипломата на Востоке особая, послы Венеции, пребывая у Порога Счастья, тройное жалованье имеют, а день службы им в формулярах за три дня почитают.
– - Пусть терпит, -- отвечала Екатерина, пробегая глазами депеши Обрескова.
– - Его последний раз Мустафе представляли, так два янычара руки скрутили, вот так и беседовал.
– - Пусть терпит, -- жестко повторила Екатерина...
Перед отъездом сама императрица и члены ее кабинета были забросаны подметными письмами: анонимные авторы предрекали скорую катастрофу, гибель и хаос. Екатерина перевезла Павла в Царское Село, изолировав его от столицы. В эти дни императрица резко сократила расходы на содержание Иоанна.
– - Хватит обжираться! Если мастеровые в Питере на пятачок живы, так ему полтинника на день станется...
В этих словах слышалось уже явное озлобление. Между тем Гришенька Орлов снова напомнил ей, что не мешало бы повидаться с Ломоносовым.
А он устал. Только что ушли от него молодые штурманы флота, пришлось много говорить, немало высчитывать... Замышлялось нечто великое! Под видом китобойной флотилии скоро уйдут к Шпицбергену корабли -- отыскивать пути во льдах, чтобы из Архангельска в Камчатку проникнуть. Задуманное береглось в глубочайшей тайне даже от сенаторов. Ломоносов был автором этой экспедиции!
Сидя в креслах, он ловил ртом легкие сквозняки и думал, что не доживет до того часа, когда корабли вернутся. В памяти еще не угасли отблески небесных пожаров, полыхавших над ним, отроком, тогда -- в ледяных просторах и дышалось не так, легче.
"Смерть противна и гадостна", -- думал он брезгливо.
За спиною скрипнула дверь, но Ломоносов не обернулся, решив, что его пришла проведать жена. Незнакомый голос:
– - Не ждали гостей, Михаила Васильич?
Екатерина была в ладном платье нежно-голубого бархата, ее шею обвивала тонкая нитка жемчуга, а голову покрывал короткий (почти мужской) парик из седых волос. Ломоносов хотел подняться, но жестом руки она велела ему сидеть:
– - Я не охотница до чванных церемоний. Уж кому бы стоять сейчас, так это мне... Григорий Григорьич сказывал,
Ломоносов никак не ожидал ее появления у себя. Екатерина долгим взором обвела обстановку комнат:
– - В детстве я была озорным ребенком, и мне всегда влетало за излишнее любопытство. Позвольте сначала осмотреться...
Она умела быть простой, любила обвораживать и всегда ловко этим пользовалась. Ломоносов широким жестом выбросил руку:
– - Гостей жалую. Здесь все открыто...
Императрица тронула чашечку пробирных весов, осторожно, морща носик, понюхала, чем пахнет из остывшего тигелька. Низко наклонись, долго вглядывалась в гравюрные доски, прислоненные к стенам. Не поняв их смысла, она спросила -- что это?
– - Изображения сияний полярных, кои мне наблюдать доводилось. Скоро оттиски сделают. Буду счастлив поднести.
На подоконнике стояла банка с муравьиными яйцами.
– - А это вам для чего?
– - Птичек кормить, -- ответил ей Ломоносов.
Екатерина села напротив ученого. Выставилась туфля, мелькнула крепкая лодыжка в белом нитяном чулке с прошивкою.
– - А я ведь, извините, не одна приехала...
С улицы нагрянула свита. Завязался шумный разговор. Статсдамы интересовались, можно ли увеличивать алмазы, а мужчин волновал вопрос об опасности шпанских кантарид для здоровья.
– - Щи будут?– - тишком спросил Орлов.
– - Будут, -- кивнул Ломоносов.
– - А какие?
– - Горячие...
За столом он оживился. Его не смущало присутствие императрицы, и ученый не вел себя как придворный, обязанный лишь поддерживать тему разговора, возникающую по воле особ венценосных, -- нет, Ломоносов говорил сам и говорил только то, что ему хотелось. Сейчас он завел речь о смертности в своем отечестве:
– - Полно на Руси баб, раз по двадцать рожавших без трепета. А где дети их? Хорошо, что старость уважут один сын иль двое... Смерть у колыбели дежурит. Нужда во врачевании -- главная скорбь наша! Опять же и праздники престольные. После масленицы скрипят дроги кладбищенские: люди русские спешат до погоста. А отчего? Да от невежества нашего. Сидит весь пост на грибках с киселем овсяным, потом словно пес бешеный с цепи сорвется: ешь, Емеля, твоя неделя, жми, Вавила, чтобы раздавило... Вот и мрут! Не на таких ли и указывали пророки в речении своем: "Праздников ваших ненавидит душа моя, и кадило ваше мерзость есть предо мной"?
Екатерина созналась, что больше всего боится оспы.
– - Она и всех устрашила! Но даже средь врачей сыскались ее доброжелатели: будто оспа не бич людской, а благодеяние свыше, вроде чистилища, минуя чрез которое человек оспою кровь очищает, избегая тем самым иных, более суровых болезней.
– - Было ли когда от нее спасение?– - спросила царица.
– - Было. В древности викинги поражали мечами зараженных оспою, а евреи разумно покидали места, где оспа явилась.
– - Избавится ли от оспы человечество?