Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы
Шрифт:
Итак, вполне понятно, что я, находясь в моем положении и испытывая ежедневно и ежечасно томление плоти, начала серьезно подумывать о том, чтобы остановить свой выбор на одном из моих приятелей, дабы он смог утолить невыносимую жажду, от которой я иссохла и исстрадалась. А если уж и не утолить до конца, то хотя бы облегчить мои муки.
Среди многочисленных слуг из богатых домов, от которых я постоянно принимала знаки внимания, особо достойным моего доверия и интереса я сочла молодого конюха, крепкого, сильного и отличавшегося ладным телосложением. Он не раз дарил мне самые учтивые комплименты и уверял в том, что не бывало такого случая, чтобы, запрягая или распрягая лошадей, он не подумал бы обо мне. В ответ я столь же пылко принималась заверять его в том, что, когда я ставлю заплатки на штаны других лакеев и конюхов, всякий раз перед моим взором возникает образ господина Пьеро (так звали моего конюха). Мы на полном серьезе наговорили друг другу в течение недели бесконечное количество любезностей того же рода, но я уже, к сожалению, не помню тех изящных выражений, к коим мы прибегали, чтобы повторить их читателю. Достаточно будет сказать, что в скором времени мы с Пьеро поладили настолько,
Наконец мы решили перейти к заключительному «блюду». Прежде всего нам предстояло преодолеть кое-какие трудности, то есть сообразить, где и как приступить к делу, ибо доверять столу или стульям было бы верхом неосторожности. Живо обсудив сию проблему, мы по взаимному согласию решили проделать все стоя. Пьеро тотчас же прижал меня к стенке. О, похотливый бог Приап, олицетворение мужественности и плотской любви, способный устрашить своим мощным жезлом! Как я была напугана видом той штуки, что показал мне Пьеро! Какое потрясение я испытала! А какая неистовая сила была сокрыта в сем предмете! Какая мощь! Какие сильные толчки! Броня моей невинности застонала под его страстным напором! Я умирала одновременно и от страха, и от боли, и от страсти. Однако же со своей стороны я проявляла завидное усердие, вернее, старалась изо всех сил, не желая в случае неудачи затем без толку упрекать себя в том, что бедный парень был вынужден целиком и полностью взять на себя столь многотрудную работу. Но, как бы там ни было, несмотря на то, что оба мы проявили долготерпение и несмотря на все наши старания, успехи наши были весьма незначительны, и я уже начала терять надежду, что нам удастся довести наше начинание до благополучного конца, как вдруг Пьеро словно осенило и он наконец-то догадался смочить слюной собственное грозное оружие. О природа, природа, как велики и чудесны твои тайны! Средоточие неги и сластолюбия раскрылось, и он вошел туда. Что мне сказать вам еще? Что я могу еще сказать? Итак, я надлежащим образом лишилась невинности. И что вы думаете? С того самого дня я стала лучше спать. Во сне меня осаждали тысячи приятнейших видений, мои сны наполнились прекраснейшими сценами. Господин Траншмонтань и моя мамаша, именовавшая себя не иначе как «мадам Траншмонтань», теперь могли сколь угодно заставлять старую кровать безбожно скрипеть и стонать, я больше не слышала ни этого скрипа, ни стонов, ни вздохов.
Наша вполне невинная связь длилась около года. Я обожала Пьеро. Пьеро обожал меня. Это был отличный парень, коего нельзя было обвинить ни в каких грехах, кроме разве что пьянства, увлечения азартными играми (в основном, в кости) и чрезмерной любви к шатанию по кабакам в компании распутных девиц. Так как у друзей, как и у законных супругов, все должно быть общим и так как во исполнение одной из божеских заповедей богатый должен помогать бедному, я частенько бывала принуждена давать своему возлюбленному деньги на расходы и оплачивать его долги. Одна из бытующих в народе пословиц гласит, что всякий конюх — такой мот, что промотает и пропьет свой скребок даже в том случае, если заведет шашни с самой королевой и будет пользоваться ее милостью. Мой Пьеро повел себя несколько иначе: он не стал проматывать свое имущество, а чтобы поддерживать в должном порядке свои дела, сожрал и пропил то, что я откладывала на приобретение какой-нибудь лавчонки, и уже было подобрался к моей бочке. Моя мамаша давненько стала примечать, что дела мои пошатнулись и идут день ото дня все хуже и хуже. Она часто осыпала меня горькими и язвительными упреками, пока в конце концов до нее не дошли слухи, что я чуть ли не повредилась рассудком и готовлюсь совершить самую большую глупость, то есть продать кормилицу-бочку и свое место. Моя добрейшая матушка осознала всю глубину моего падения, но сделала вид, что ничего не знает, и затаилась. И вот однажды утром, когда я спала воистину летаргическим сном, она вооружилась пуком прутьев, выдернутых из новой метлы и, предательски подкравшись ко мне, задрала мне рубашку на голову и принялась охаживать розгами по заду столь ретиво, что бедные мои яблочки превратились в кровавое месиво, прежде чем я смогла выскочить из постели. Какое унижение для взрослой здоровой девицы позволить себя так высечь! Я пришла в такую ярость, что тотчас же порешила избавиться от власти моей матери и уйти из дому, чтобы попытать счастья в другом месте, где мне улыбнется фортуна. Забив себе голову подобными прожектами, я улучила момент, когда моя мать куда-то вышла из дому, поспешно оделась в свое лучшее, воскресное, платье и навеки распрощалась с жилищем мадам Траншмонтань. Я шла, не разбирая дороги, наугад, и ноги сами несли меня сначала к Гревской площади, затем вдоль реки до королевского моста, и вот так я добрела до Тюильри. Сначала я просто машинально обошла весь сад, не задумываясь над тем, что я делаю. Наконец, немного опомнившись от первого порыва, я села на террасе
— Ах, мадемуазель, не считаете ли вы, что сегодня очень жарко?
— О да, вы правы, сударыня, очень жарко.
— Но, к счастью, есть хотя бы небольшой ветерок.
— Да, да, конечно, совершенно с вами согласна, в нем единственное спасение.
— Вы представляете, мадемуазель, сколько народу завтра будет в Сен-Клу? Туда отправится весь Париж, если такая жара продержится целый день!
— Да, сударыня, конечно, там будет очень много народу.
— Ах, мадемуазель, чем больше я на вас смотрю, тем больше мне кажется, что я вас знаю. Но вот только не могу припомнить, где я вас имела счастье видеть. Случаем, не в Бретани ли?
— Нет, мадам, я никогда не выезжала из Парижа.
— Сказать по правде, мадемуазель, вы так похожи на одну очаровательную молодую особу, которую я знавала в Нанте, что любой бы мог ошибиться и принять вас за нее. Кстати, вы не должны обижаться, ибо подобное сходство нисколько не умаляет вашей чести, ибо та особа, о которой я только что упомянула, слывет одной из самых красивых, милых и любезных девушек в своем кругу.
— Вы слишком любезны, сударыня, и слишком снисходительны ко мне, ведь я-то знаю, что меня вряд ли можно назвать красивой и милой, но вы говорите так потому, что добры. Благодарю вас за вашу доброту, но какое имеет для меня значение, красива я или нет?
Когда я почти прошептала последние слова, у меня из груди вырвался тяжкий вздох и я не смогла помешать слезинкам сбежать по моим розовым щечкам.
— Дорогое, милое дитя, вы плачете? — воскликнула моя новая знакомая, заглядывая мне с неподдельным участием в глаза и ласково пожимая руку. — В чем причина вашей печали? Что вас так огорчило? Уж не случилось ли с вами какого несчастья? Говорите же, моя милая пташка, говорите, не бойтесь раскрыть передо мной все тайны вашего сердечка! Вы можете полностью полагаться на любовь и нежность по отношению к вам, ибо эти чувства уже угнездились в моем сердце, и можете быть совершенно уверены в том, что я готова оказать вам всяческое содействие и сделать для вас все, что будет в моих силах и моей власти. Идемте же, ангел мой, идемте же вон туда, в тот конец террасы, мы с вами славно закусим в кафе у госпожи Лакруа. Вам непременно надобно подкрепиться. И там-то вы мне и поведаете о причинах вашей печали, возможно, я смогу быть вам гораздо более полезной, чем вы смеете надеяться.
Разумеется, я не заставила себя упрашивать, тем паче что, признаться, была очень голодна, ведь у меня со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки. Я последовала за любезной дамой, нисколько не сомневаясь в том, что ко мне послал ее сам Господь, дабы она помогла мне своими мудрыми советами и избавила бы от горькой участи остаться под открытым небом и от опасности скатиться на самое дно. Усладив свой желудок двумя чашками кофе с молоком и двумя горячими, мягчайшими булочками, я принялась рассказывать моей спасительнице о своей судьбе, простодушно не утаив ни своего низкого происхождения, ни своего ремесла, однако, повествуя с невинным видом о тяготах моей жизни, не была до конца откровенна. Я сочла, что с моей стороны будет гораздо более благоразумно обвинить во всех несчастьях мою мать, чем признаваться в собственных ошибках и каяться в грехах. Я описала мою родительницу в самых черных красках, представила ее в самом невыгодном свете, в каком только исхитрилась, а все для того, чтобы оправдать в глазах возможной и вероятной благодетельницы мое решение уйти из дому.
— Пресвятая Дева Мария! — воскликнула сия милосердная и великодушная особа, выслушав мой жалостный рассказ. — Чтобы такое милое, такое очаровательное дитя проживало в столь отвратительных условиях, влачило столь жалкое существование и общалось с людьми столь низкими! Да это просто преступление! Подвергать несчастную юную девицу таким унижениям! Заставлять ее сидеть согнувшись в три погибели в гадкой бочке, в жару и в стужу, в дождь и снег, и чинить вонючие ботинки и штаны всяким бродягам, нищим, пьяницам, если не хуже! О нет, моя маленькая принцесса, вы не были созданы для занятий подобным ремеслом! Вы созданы для совсем иной участи! Бесполезно скрывать от вас то, что вы все равно либо сами поймете, либо узнаете от других: когда девушка так хороша собой, как хороши вы, она может добиться очень и очень многого, вернее, нет ничего такого, о чем она не смела бы мечтать. И я готова поклясться, что в скором времени, если бы вы позволили мне руководить вами и кое-чему обучить, вы могли бы…
— Ах, добрейшая, великодушнейшая госпожа, — закричала я, — скажите же мне, умоляю вас, что я должна сделать? Помогите мне советом! Я полагаюсь на вашу мудрость и отдаюсь вам всецело!
— Вот и прекрасно, — улыбнулась она. — Вы будете жить у меня. Я держу маленький пансион, у меня уже есть четыре пансионерки, вы станете пятой.
— Премного вам благодарна, сударыня, но разве вы забыли, — поспешно вставила я, — что в том несчастном положении, в коем я оказалась не по своей вине, я лишена возможности уплатить вам хотя бы су за пребывание в вашем пансионе? Ведь у меня нет ничего!
— Пусть это вас не тревожит, милое дитя, — ответила она. — Все, чего я сейчас прошу от вас, это всего-навсего быть послушной и позволить руководить вами. К тому же я обучу вас одному несложному ремеслу, коим мы занимаемся, и вы, войдя в курс дела, станете принимать участие в нашей скромной коммерции. Я смею тешить себя надеждой, если так будет угодно Господу, еще до конца этого месяца вы достигнете таких успехов, что не только доставите мне большое удовольствие, но и будете в состоянии сполна заплатить за кров и стол, а к тому же и отложить кое-что на будущее.