Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы
Шрифт:
Брат Алексис, стойко «державшийся в стременах», ответил на движения моего ходившего ходуном зада столь мощными толчками и прыжками, что в любых других обстоятельствах я испугалась бы, как бы на нас не обрушился потолок или как бы пол не провалился под нами, но в те мгновения неведомое прежде наслаждение сделало меня абсолютно бесстрашной. Да даже если бы дом горел ярким пламенем, я бы и тогда не испытывала ни малейшей тревоги! Да, правду говорят, что бывают мгновения, когда женщины становятся на диво отважными! Нет, я не припомню, чтобы когда-нибудь еще в своей жизни я была столь игривой, столь шаловливой, озорной, свободной, изобретательной и требовательной по части любовных утех, как в тот раз! Потребовался такой знаток, такой мастер своего дела, как брат Алексис, чтобы пробудить мою истинную чувственность и заставить одновременно и дарить и получать наслаждение. Я была словно одержимая! Да, можете мне поверить, в меня тогда какой-то бес вселился! Я скрестила ноги у него под коленями и столь сильно стиснула его бедра руками, что меня, наверное, скорее можно было разрезать на куски,
31
Райские сады Магомета — в мусульманской мифологии в раю праведникам даются в супруги «скромноокие девственницы» гурии.
После такого испытания брат Алексис проникся ко мне большим уважением за проявленные мной таланты и предрек мне блестящее будущее.
— Я мог бы легко найти вам человека, к коему вы могли бы поступить на содержание, — сказал он, — но подобное положение не слишком привлекательно, ибо не дает ни солидного дохода, ни уверенности в завтрашнем дне, ибо богачи столь ветрены, столь непостоянны! Нет, в положении содержанки мало привлекательного, поверьте, уж я-то знаю! А у вас такое личико, такая фигурка и такие ножки, что вам не должно прозябать в безвестности! Итак, по здравому разумению, если взвесить все как следует, напрашивается сам собой единственный вывод: Опера — вот ваш истинный удел! Ручаюсь, вы там будете иметь бешеный успех! Я сам возьмусь за дело, чтобы вас туда поскорее пристроить. Вопрос состоит лишь в том, к чему вы больше испытываете склонность и по какой части у вас больше данных: по части пения или танца.
— Мне кажется, — робко вставила я, — что я больше преуспею в танце.
— Мне тоже так кажется, — промолвил он, откидывая юбку и обнажая мне ногу выше колена, — вот ножка, самой Фортуной предназначенная для подобных упражнений, и, клянусь честью, на нее будет направлено множество лорнетов из партера, амфитеатра и лож!
Как я и предвидела, знакомство с братом Алексисом оказалось очень ценным. Он не ограничился неопределенными обещаниями, а тотчас же написал мне рекомендательное письмо к господину де Гр., бывшему, как говорится, арендатором прелестей девиц из Оперы. Наутро мадам Тома дала мне напрокат платье поприличнее из числа имевшихся у нее в запасе, я приоделась как сумела, нащипала щеки, чтобы не казаться уж очень бледной после вчерашнего разгула и около полудня отправилась со своим драгоценным посланием к сему могущественному человеку.
Я увидела перед собой высокого сухопарого мужчину, какого-то выцветшего, увядшего, словно побитого молью, флегматичного и столь холодного, столь с виду недоступного и высокомерного, что у меня душа ушла в пятки. Он был в домашнем халате с разлетающимися полами и… без штанов. В комнате ощущался легкий сквознячок, и шалун-ветерок, именуемый Зефиром, поигрывая подолом его рубашки, время от времени приоткрывал тощие, синеватые ляжки и бедра, между коими печально болтались жалкие остатки его мужественности. Но сей господин даже не сделал попытки запахнуть полы халата, видимо, не счел это нужным. Он пригласил меня в комнату и углубился в чтение рекомендательного письма.
По мере того как он читал послание брата Алексиса, он все чаще и чаще окидывал меня все более и более оживлявшимся взором. Под конец я обнаружила, что морщины на его высокомерном лице почти разгладились, из чего я сделала заключение, что дела мои совсем не так уж плохи, как мне показалось поначалу, и я нисколько не ошиблась. Да, то было доброе предзнаменование!
Господин де Гр. усадил меня подле себя и сказал, что такая красивая и столь великолепно сложенная особа, как я, не нуждается ни в чьих рекомендациях и что я была бы принята в Оперу, явись я туда самостоятельно, но он почтет за честь и великую радость составить мне протекцию и оказать тем самым большую услугу публике, подарив ей такую блестящую молодую особу. В то время как господин де Гр. декламировал мне все эти комплименты, он тщательно исследовал все мои прелести, причем предавался этому процессу с такой серьезностью, словно составлял подробнейшую опись. Демон разврата постепенно пробуждал этого старого распутника от спячки, и в конце концов он распалился настолько, что взял и сунул мне в руки свои отвратительные реликвии, более походившие на мощи, чем на часть тела живого человека. Вот тут-то мне и пришлось вспомнить все познания, почерпнутые мной в заведении мадам Флоранс, чтобы заставить ожить и восстать эту бесформенную массу и вывести из состояния крайней подавленности, в каком она пребывала, очевидно, уже давно, ибо сначала сей орган оставался совершенно бесчувственным к моим действиям. Я уже начала было отчаиваться, но мне пришла в голову игривая мысль — в качестве последнего средства пощекотать ему промежности и зад. О, чудо! Заснувшее, казалось, вечным
Мои старания не пропали зря! Господин де Гр., очарованный моими прекрасными манерами и выдающимися талантами, поспешно оделся и тотчас же повел меня к господину Тюре, исполнявшему в то время обязанности директора Оперы. Мне очень повезло и здесь, ибо месье Тюре нашел, что я вполне в его вкусе, и без колебаний допустил меня в веселый круг живых, резвых и проказливых девиц Королевской Академии музыки, как еще именовали Оперу. Он даже был столь любезен, что пригласил нас остаться у него отобедать.
Так как я не люблю однообразия в описываемых сценах, то не стану ничего рассказывать о том, что произошло между мной и господином Тюре в тот же вечер. Достаточно будет сказать, что сей славный человек оказался столь же похотлив, как и господин де Гр., и оснащен подобными же мощами. Я вернулась под крышу мадам Тома, сгорая от нетерпения поведать ей, какой эффект возымело рекомендательное письмо брата Алексиса. Мы проговорили до рассвета о моих будущих успехах, а после полудня я вновь вступила во владение своими прежними апартаментами, справедливо рассудив, что в моем нынешнем положении мне нечего опасаться преследований со стороны полиции, ведь, как известно, актрисы королевских театров — Оперы, «Комеди Франсез» и «Опера-Комик» — имели особый привилегированный статус, каковой позволял даже особе, не достигшей совершеннолетия, ускользнуть от родительской опеки, а также ставил их практически вне власти полиции.
Итак, началась моя жизнь служительницы подмостков. Кроме обычных уроков танцев, проводившихся в огромном здании склада, где хранились костюмы и декорации, уроков для актрис, еще не зачисленных в штат, каковых я никогда не пропускала и где занималась весьма усердно, мне, заметив во мне проблески таланта, давал еще и частные уроки знаменитый танцовщик Мальтер, по прозвищу Дьявол, исполнявший обычно в балетах партии дьяволов, демонов и злых духов. Я делала стремительные успехи и уже через три месяца занятий была с состоянии вполне удовлетворительно держаться на ногах в любом балете.
День моего дебюта на сцене был отмечен одним забавным эпизодом, научившим меня, однако же, многому и послужившим мне своеобразным предостережением. За молодыми актрисами, хористками, танцовщицами королевских театров давным-давно закрепилась репутация девиц весьма нестрогого, если не сказать легкого, поведения и веселого нрава, но существовали неписанные запреты, нарушать которые не дозволялось никому. Один из этих запретов гласил: можно предаваться греху совокупления где угодно, но только не под крышей театра, каковой почитался храмом искусства. И вот как раз в день моего дебюта одну из моих товарок застали на месте преступления прямо в театре! Едва узнав о сем чудовищном преступлении, женская часть труппы собралась в полном составе, и сей женский конклав потребовал, причем единодушно, чтобы к виновной были приняты самые суровые меры наказания. Юная правонарушительница, обливаясь горькими слезами, предстала перед грозным судилищем, чтобы выслушать приговор. Сам господин Тюре и главный инспектор королевских театров господин Шамаре были склонны простить раскаявшуюся грешницу, но председательствовавшая на заседании импровизированного трибунала певица Мари Карту, а также ее помощницы Фаншон Шопин, Дезегль и Карвиль (кстати, все известные своими многочисленными амурными похождениями) заявили, что попустительство и всепрощенчество в подобных случаях могут возыметь самые печальные последствия и что новообращенные весталки, приободренные безнаказанностью, вскоре погрязнут в распутстве и непристойностях, каковые позволяют себе девицы из Опера-Комик. Госпожа Карту в заключение своей обвинительной речи провозгласила, что для театра, бывшего со дня основания школой самого галантного и изысканного обращения, школой самой тонкой обходительности, учтивости и любезности, было бы бесчестьем и ужасным позором терпеть в своих стенах столь низменную и открытую проституцию. Под конец, распалясь, она воскликнула, что если виновная не будет наказана самым строжайшим образом, то отныне и впредь не найдется ни одной честной и порядочной девицы, желающей переступить порог Оперы! Фаншон Шопин вскочила и, яростно брызгая слюной, потребовала, чтобы грешницу немедленно исключили из штата, другие дамы поддержали ее, и господин Тюре, лишний раз убедившись, что противодействовать актрисам на постоянном гонораре — дело неблагодарное, а главное — бесполезное, был вынужден сдаться и объявил, что юная преступница отныне безвозвратно лишается всех своих привилегий, звания актрисы королевского театра и права появляться на подмостках.
Примерно недели через две после моего дебюта, когда я влачила довольно жалкое существование среди юных служительниц Терпсихоры и начинала уже впадать в отчаяние по поводу моих неуспехов, я получила утром при пробуждении любовную записку следующего содержания:
«Мадемуазель, я имел честь видеть вас вчера в Опере. Ваше личико мне чрезвычайно понравилось. Если вы хоть в малейшей степени предрасположены к тому, чтобы иметь дело с человеком, испытывающим определенные затруднения в искусстве любви, томящимся по вас и готовым заплатить за краткий миг общения с вами весьма приличную сумму, будьте любезны известить меня о вашем согласии и назначить час встречи незамедлительно. Остаюсь вашим преданным слугой… и т. д.»