Фелисия, или Мои проказы. Марго-штопальщица. Фемидор, или История моя и моей любовницы

де Нерсиа Андре Робер

Наконец сей простак, невинный и бесхитростный, словно младенец, проявив чудеса изворотливости, менее чем через двадцать четыре часа явился к господину де Гр. с двумястами пятьюдесятью новенькими луидорами, а уж господин де Гр. привел его ко мне, всего светящегося от счастья, словно новенькая монетка. При мелодичном звоне золотых, коими барон меня осыпал, из глаз моих пролились не потоки, а низверглись целые водопады слез. Сцена эта бесконечно растрогала барона, и он принялся не то блеять, не то мычать, как теленок, что-то невразумительное. И наше примирение было столь трогательным, что, наверное, можно было, глядя со стороны, лопнуть со смеху.

Лишь флегматичность господина де Гр. позволила сохранить ему полную серьезность при виде этого весьма и весьма комичного зрелища. После примирения любовь и благородство барона возросли настолько, что я бы, вероятно, сняла с него последнюю рубашку и отправила на родину голышом, если бы его папаша, предупрежденный семейным банкиром

о безумном мотовстве сыночка, не прибыл в Париж, чтобы вырвать его из моих объятий (разумеется, папаша говорил, что он приехал, чтобы вырвать сына из цепких когтей жадных и бесстыдных хищников). Так закончилась моя история с этим Адонисом, ненадолго бежавшим из Голштинии.

Прельщенная огромными контрибуциями, полученными мной от представителя нашего извечного врага, я приняла решение посвятить себя отныне общению исключительно с иностранцами, чтобы ускорить рост моего состояния, так как в мои намерения не входило заниматься этим ремеслом до глубокой старости. По моим расчетам, двух-трех простофиль вроде барона мне бы вполне хватило для того, чтобы всю жизнь затем провести в достатке и довольстве, более того, жить на широкую ногу. Увы, подобная удача выпадает нечасто, и так как вожделенного иностранца на горизонте не было, я, чтобы не предаваться праздности, приняла решение устроить небольшой набег на лагерь соотечественников.

Среди наших султанш бытует обычай появляться в публичных местах как можно чаще после того, как происходит разрыв между одной из них и ее благодетелем. Делается это для того, чтобы предупредить воздыхателей о том, что место вакантно и можно приступать к торгам. Следуя сему мудрому обычаю, я стала появляться во всех местах, где наблюдалось скопление богатой и праздной публики, кроме Тюильри, где мы, дамы полусвета, предпочитаем не показываться после того ужасного случая с мадемуазель Дюроше, когда какие-то негодяи хотели бросить ее в фонтан только за то, что она якобы имела наглость быть более роскошно одетой и носить более дорогие украшения, чем принцесса крови.

Я предпочитала бывать в Пале-Рояле. Ах, это место, похоже, со дня создания было предназначено для нас, как и Опера! Именно там, в этом чудесном саду, под сенью лип и каштанов, посаженных еще во времена Регентства [34] , мы пользовались полной свободой и правом выставлять напоказ роскошь своих нарядов и дразнить очарованных зрителей, причем совершенно безнаказанно, нашим вроде бы неприступным видом. Разумеется, некоторые строгие блюстители нравственности злобно ворчали, что времена теперь не те, что при Людовике XIV в Пале-Рояле бывали лишь избранные, что теперь там можно встретить лишь ростовщиков, сводников и продажных девок. Но их язвительные замечания, порожденные скорее старческой немощью, а не подлинной добродетелью, их черная клевета не мешали золотой молодежи Парижа, то есть модникам и щеголям из знатных семейств, военным, а также молодым судейским крючкам и даже носителям брыжей, то есть молоденьким аббатам, собираться там по вечерам, до начала спектаклей в Опере и после их окончания. Главным украшением Пале-Рояля служат толпы хорошеньких женщин и девушек, что прохаживаются по дорожкам и образуют живописные куртины на длинных скамьях, установленных под деревьями на центральной аллее. Восхищенным взорам мужчин предстает чудеснейшее зрелище, пышное, торжественное, чрезвычайно приятное и притягательное в своем разнообразии. Тысячи крохотных амурчиков, превращенных волей богини любви в воробышков, прыгают по дорожкам и кормятся от щедрот милых созданий, буквально источающих аромат чувственности, равного коему не найдешь нигде в Париже. Что же в том удивительного, что это чудесное место словно магнитом притягивает к себе множество людей? Если верить утверждению, что человек является средоточием удовольствий и наслаждений, то разве места, которые мы посещаем, не должны быть самыми приятными на всем белом свете?

34

Регентство (1715–1723) — во Франции эпоха правления герцога Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем короле Людовике XV.

И действительно, волшебный дар очаровывать всех и вся, а также дар оживлять и расцвечивать новыми яркими красками все, что нас окружает, является нашей характернейшей чертой, качеством, неотделимым от нас настолько, что сладострастие, нега, галантность и изысканность пронизывают атмосферу вокруг нас повсюду, в том числе и в храме Господнем, свидетельством чему может служить хотя бы церковь Трехсот великомучеников на улице Сент-Оноре, заложенная еще по повелению Людовика Святого [35] в 1260 году. Мы пользуемся там особой привилегией вести себя почти столь же дерзко, как в Пале-Рояле и у себя в театре. А какие толпы святош собираются там по праздникам и по воскресеньям! И знаете, для чего? Вы полагаете, чтобы выказать

свою набожность? Но возносить хвалу и благодарственные молитвы Господу можно было бы и в любом другом храме, зачем же, спрашивается, тащиться через весь Париж? Нет, они, несомненно, приходят сюда ради нас! Да, нам там усиленно кланяются, нам расточают льстивые улыбки, нас рассматривают в лорнеты, более того, при удобном случае нам напевают на ушко слова озорных уличных песенок, шепчут нежности и суют в руки любовные записочки. А мы отвечаем на подобные любезности игривыми шуточками да прибауточками, а порой и взрывами смеха, правда, чтобы хоть как-то сохранять приличия, мы в таких случаях прикрываемся веерами. Но вот служба подходит к концу, а мы и не заметили, как пролетело время (порой мы даже не знаем, поднимался ли священник на кафедру, читал ли проповедь, приближался ли к алтарю, да и вообще был ли он в церкви), ибо целью нашего показного благочестия было, как говорится, на людей посмотреть да себя показать, а также заключить выгодные сделки или на худой конец составить хорошую компанию для ужина.

35

Людовик Святой — французский король Людовик IX (1214–1270).

Бывала в этой церкви и я, как и все, выставляла себя напоказ, смеялась, ловила на себе восхищенные взгляды, вела торг, заключала сделки… И вот однажды я заключила одну сделку, которая едва не привела меня на край гибели. Ах, как же я была слепа и глупа! Дело в том, что на моем горизонте вдруг возник один прелюбезный кавалер, дворянин, но бедный, как церковная мышь, из тех, у кого всего имущества и есть только ловкость, изворотливость и хитрость, да еще красота и красноречие. Такие людишки по непростительному недосмотру шефа полиции частенько блистают в парижском обществе, производят много шума и причиняют большой ущерб людям честным и бесхитростным, коих они обирают до нитки. Вот в такую ловушку угодила однажды и я… Один из этих мошенников, всегда разряженный в пух и прах, соривший деньгами, поглядывавший на всех свысока и отличавшийся прямо-таки дьявольской красотой и остроумием, раскрыл тайну, как стать душой общества. Без него не обходились ни одно увеселение, ни одна пирушка, ни один приятный вечерок. Ну как можно отправляться на прогулку в Булонский лес или покутить в кабачок «Ледник», где подают таких восхитительных креветок, без господина NN? Да без него там можно умереть со скуки!

Должна заметить, что образ действий этих низких созданий очень опасен потому, что в большинстве своем они отличаются чрезвычайной обходительностью и любезностью в обращении, они милы и приветливы со всеми, всегда веселы и добродушны, безупречно вежливы, короче говоря, обладают счастливым даром выглядеть людьми компанейскими и дружелюбными. Добавлю еще, что собственный горький опыт научил меня всегда очень настороженно относиться к особам с безупречными манерами, преувеличенно вежливыми и наделенными способностью всем нравиться и со всеми быть любезными, ибо подобные люди редко бывают порядочными и честными.

Но вернемся к моему искателю приключений и поживы. Как я уже сказала, он пускал всем пыль в глаза, сорил деньгами (не своими) направо и налево, чтобы прослыть богатым, а сам, словно паук, высматривал жертву. Я уже давно заглядывалась на огромный бриллиант, сверкавший дивным блеском у него на пальце. По этим моим взглядам сей пройдоха понял, что я страстно желаю заполучить сию вещицу, и как-то сказал мне, что готов предложить приглянувшееся мне кольцо в обмен на «небольшую милость» и что сочтет сей обмен весьма выгодным для себя, ибо мои милости дорогого стоят. Хотя я и сделала вид, что не особенно верю его щедрым посулам, однако же я была слишком высокого мнения о своей фигурке и личике, чтобы принять его слова за шутку или издевку. Таким образом я уверовала в то, что кольцо рано или поздно станет моим, стоит мне только захотеть. Я выжидала удобного случая подцепить красавца на крючок так, чтобы он не отрекся от своего обещания; и мне показалось, что таковой и представился в воскресенье, когда я была у обедни в церкви на улице Сент-Оноре. Осаждавший меня в течение нескольких недель кавалер принялся рассыпать передо мной перлы своего красноречия, шептать на ушко всякие нежности и милые вольности, и вот тогда я ему ответила, что была бы наверху блаженства, если бы имела доказательство того, что сии приятные для уха, лестные речи внушены истинной страстью и произносятся от чистого сердца.

— Ах, душа моя! — воскликнул он столь пылко и с таким глубоким вздохом, что я поверила в его любовь, ибо таким он был талантливым комедиантом. — Разве у вас нет глаз? Разве вы глухи? Почему же вы не можете различить истинное чувство? Почему вы так недоверчивы?

— Но, сударь, разве жизнь не учит нас, женщин, не доверять самым пылким заверениям в любви? — возразила я. — Чего стоят мужские клятвы? Разве мужчины ежедневно и ежечасно не обманывают женщин, обладающих в десять раз большими достоинствами, чем я? Ах, шевалье, если бы от вас потребовались доказательства вашей искренности, вы, быть может, оказались бы в большом затруднении…