Феминиум (сборник)
Шрифт:
– Будет, если Фир Болг встанет в наши ряды.
Мил Эспейн со своего места смотрел на гостя-фомора, сощурившись и сдвинув брови.
– Фоморы, дети Дану, – бросил он, – не все ли равно, кому дань платить?
И вгрызся в свиную ножку, не дожидаясь ответа – в знак неуважения.
– Груз дани на союзников куда легче, чем на побежденных, – парировал Фионнаклайне. – Я слышал легенду о трехстах воинах Срега, ставших против Туата Да Дананн, чтобы умереть свободными.
Потомок того самого Срега, сидевший напротив принца, заиграл желваками: он-то платил дань исправно, а Мил вздрогнул, выругался и выплюнул осколок сломанного зуба. Принц-фомор встретил его испепеляющий
– Все, кто ел за моим столом, – друзья!
– Да он же не ел! – взревел Мил.
Верно. И не пил. И как с таким военные союзы обсуждать?
– Мил, отдай мне меч, ибо как бы дурного не вышло, – шепотом сказал Эохайд, понимая, что вызвать гнев Великого Фомора едва ли было бы умнее, чем поспешно вступить с тем же самым Фомором в военный союз против не менее великих Туата Да Дананн. – Принц, вы тоже.
В его правую руку лег тяжелый прямой меч, в левую – два тонких, чуть изогнутых клинка. Эохайд удивленно сжал левый кулак: так они были легки, что показались ему двумя лунными лучами. Движение, которым фоморские мечи извлечены были из ножен, сказало воинам о многом: против них сидел обоерукий боец, весьма искусный. Ну то есть, если бы он прямо сейчас вздумал рубиться, может, уложил бы за господским столом всех и ушел невредимым. С этим следовало считаться, хотя едва ли фомор, прибывший заключить военный союз, устроил бы резню вот так, за слово, с бухты-барахты.
– Наша простая еда тебе непривычна? – спросила Эрин, собравшись с духом. – Скажи, как хозяева могут тебе угодить?
– Да все в порядке, – весело отозвался посол, – не могу же я жевать, когда со мной разговаривают!
Взял со стола яблоко и вполне по-человечески его съел. Пир продолжился своим чередом, только Мил сверкал глазами и о чем-то шептался со своим филидом.
– Вижу, невеста, тебе здесь так же скучно, как и мне.
Эрин поспешно опустила глаза: честно говоря, это было много труднее, чем смотреть на него. Между прочим, самое время для благовоспитанной девицы покинуть пир.
Хотя времени для сна этой ночью выдалось немного, утро встало вполне доброе. Солнце брызнуло на кровать, где спали три дочери Эохайда, и Эрин пробудилась с восхитительным чувством, какое бывает, когда ты только что летал. Мораг и Эйтне, не открывая глаз и пряча от солнца чумазые мордашки, перекатились на нагретое ею место и натянули на себя все одеяла. Этих сонь всегда было трудно поднять, Эрин же вставала легко. Махнув по волосам гребнем и разделив их надвое, девушка сполоснула в лохани лицо, набросила платье и затянула пояс. С лестницы, ведущей на крышу, тянуло утренней прохладой, оттуда же солнце лилось вниз по врубленным в камень ступеням, и лестница казалась волшебной дорогой в небо. В дурную погоду ее закрывали дощатой крышкой, но эта ночь выдалась ясной и звездной. Эрин и вообще-то любила постоять на крыше одна, выше всех, в перекрестье ветров: особенно когда сон о полете бывал так свеж и памятен.
Тем более, скоро ей уж не стоять тут праздно. Выдадут замуж, и кто их знает, этих милесиан, какие у них семейные правила для женщин. Придерживаясь рукой за натянутую веревку, она почти выбралась на крышу, но на верхних ступеньках замедлила шаг.
Послышалось, будто там кто-то говорит. Эрин задержала дыхание и навострила уши.
Вороны! Хриплое многоголосое карканье, в котором не было
Фионнаклайне стоял на ее любимом месте, лицом к морю, уперев руки в пояс и откинув локти назад. Три серые вороны топтались перед ним на парапете и язвительно каркали принцу в лицо, однако, увидев Эрин, снялись с места, заложили вираж и унеслись куда-то вниз, к самой воде.
– Что они говорили? – спросила девушка.
Фомор хмыкнул.
– Издевались надо мной. Утверждали, будто бы я ем только сырую рыбу, а человеческий облик ношу, чтобы из клюва не пахло…
Эрин прыснула.
– Что, разумеется, неправда, – завершил принц с интонацией, недвусмысленно сообщавшей о том, что он тоже не прочь посмеяться.
Навес, сооруженный на скорую руку на противоположной стороне крыши, у другой лестницы, проходившей через родительские покои, подсказал Эрин, где домоправитель устроил этого гостя. Милесианами, надо полагать, сейчас забит каждый темный, тесный и душный уголок внутри замка, а ему здесь… явно было хорошо.
– Я заметила, что при твоем титуловании упомянули равно отца и мать. Скажи, почтение к женщине в вашем народе – это обычное дело или твоя уважаемая матушка особенная?
– Ну, моя матушка безусловно особенная. Видишь ли, моя мама – ло-о-о-ошадь! Водяная. Чтобы попасть в наши земли, она переплыла море. Однако и мы, и дети Дану считаем, что женщины и мужчины вносят в жизнь равный вклад. Не одинаковый. Дополняют друг друга до совершенства, ну как, например, вода и земля, свет и ветер, стрела и цель.
– Ты бард?
Фионнаклайне, кажется, слегка смутился.
– Я знаю правила и могу сложить песню. Но если сравнивать меня с настоящим бардом, то я сижу на берегу и смотрю, как полноводная река течет мимо, а настоящий – он входит в воду бесстрашно, по самые ноздри, его захлестывает и несет, когда-то он плывет, а когда-то тонет, и ни на что нет его воли. Я не хотел бы быть бардом. Это страшнее, чем биться насмерть.
Паузу следовало заполнить.
– Есть много чудесного в мире, что не может быть постигнуто скудным разумом, – чинно сказала Эрин. – Мастерство фоморов поразило мое воображение. Я впервые вижу, чтобы столь простая линия была так сильна.
– Это? – принц стянул с головы шлем, и ветер радостно накинулся на его длинные волосы. – Мне радостно это слышать.
Он снял с пояса нож и прежде, чем Эрин успела издать хоть звук, отделил от поверхности оба золотых кольца с вписанными в них лебедями. На шлеме остался от них слабый светящийся след.
А брови его иначе, чем крылатыми, не назвать.
– Если бы у меня был тигель и немного золотой проволоки, я бы сделал из них серьги, и то был бы лучший дар.
Эрин сделала шаг назад.
– Если ты думаешь, что мое слово поможет твоему посольству, то знай – отец не слушает меня, он и мать мою не слушает. А просто так мне стыдно брать. Это слишком дорогое.
– Но ведь не дороже встречи.
И нечего ей вдруг стало возразить. Только вынула иглу из рукава, где у Эрин была привычка ее носить, и, недолго думая, выдернула волос. Узел, петля, два стежка – уши-то у Эрин сызмальства проколоты. Одно кольцо к правой мочке, второе к левой – руку, видно, бог какой-то направлял, потому что и зеркала не понадобилось. Знала, что получится без крови и мыслей о беде, и получилось ведь.