Феодора
Шрифт:
Осторожность и сдержанность были крайне необходимы. Мужчина может заставить других забыть его прошлые прегрешения. Но для женщины такое почти невозможно: ей ничего не прощают — по крайней мере, другие женщины.
В свите Феодоры сложилось весьма странное положение. Придворные дамы смотрели на императрицу свысока, словно не она их госпожа, а они занимают более высокое положение.
Она улыбалась первой даме — и в ответ получала ледяной взгляд. Она пыталась завязать разговор, но всякий раз ей отвечали однозначно, безразлично, а то и презрительнонадменно. Она оглядывалась вокруг, но не видела дружелюбных лиц. Это был какой-то сговор.
Поначалу она не представляла себе, как с этим быть, но понимала, что нельзя оставить все как есть. Более того, поскольку это чисто женское дело, то справляться с ним ей придется самой.
В эти первые дни молодая императрица чувствовала себя очень одинокой, временами у нее совсем опускались руки. Придворные дамы, ехидно улыбаясь, воспринимали это как свидетельство того, что им удалось-таки показать маленькой выскочке, что она вовсе не ровня тем, кто родился благородным.
Но они еще не вполне осознали разницу между Евфимией, которую им удалось подчинить себе, и Феодорой, готовой сражаться любым оружием.
Прежде она пыталась быть мягкой — и ничего хорошего из этого не вышло. Что ж, она испробует кое-что другое. Необходимо предпринять два шага: преподать придворным урок, чтобы они не смели впредь злословить, и подчинить придворных дам своей власти.
То, что она предприняла, запомнилось надолго.
Среди царедворцев был молодой германец по имени Ареобинд, высокий красивый молодой человек, немного щеголь, перевязывавший золотистые длинные волосы лентой, прекрасно сложенный. При дворе он появился вместе с посольством варваров, и так как жизнь ромеев ему приглянулась, решил остаться, тем более, что пользовался большим вниманием у женщин, к которым и сам был небезразличен. Сама Феодора была к нему благосклонна, но тевтон неверно истолковал ее дружелюбие, что нередко бывает с тщеславными юношами.
Только очень недалекий человек мог повести себя таким образом, однако Ареобинд, видимо, был именно таким человеком. Однажды императрица улыбнулась ему. Он прихвастнул перед товарищем своими успехами и стал рисоваться перед нею, словно деревенский подросток, желающий привлечь внимание соседской девушки.
Некоторое время Феодора оставляла это без внимания. Но потом до нее дошло, что молодой придворный хвастал, что императрица не может отвести от него глаз. Это уже грозило скандалом, в котором ее имя связывали с германцем. Пора было что-то предпринять.
Проходя как-то с приближенными через атрий дворца Сигма, Феодора заметила Ареобинда, разговаривавшего с каким-то эскувитом.
Императрица взглянула в их сторону. Многозначительно подмигнув собеседнику, Ареобинд вытянулся в струнку. Она пристально продолжала смотреть в его сторону. Юноша оказался не из робких и не отводил глаз. На губах его играла ухмылка.
Этого оказалось достаточно. Она приказала эскувитам:
— Схватить его!
Ареобинд был поражен. И тем не менее в руках стражи держался стойко, даже пытался сохранить улыбку. Наверняка, полагал он, ничего серьезного с ним произойти не может.
И тут же почувствовал, что с него срывают тунику.
Через мгновение кнут со свистом впился в его спину.
Во все время бичевания Феодора стояла рядом, наблюдая, ибо наказание должно было исполняться в ее присутствии. Если бы она отвернулась, ее поступок истолковали бы неверно. На лице у нее не дрогнул ни один мускул, она смотрела, как полосуют кнутом окровавленное тело, до тех пор, пока Ареобинд не потерял сознания.
На следующий день глупого германца посадили на корабль и отправили на родину, где следы его затерялись. Зато другим молодым людям, осмеливавшимся смотреть в ее сторону, а также тем, кто болтал о ней неуважительно, она показала, что может быть и жестокой.
И тем не менее ей предстояло еще разобраться с теми женщинами, кто распускал слухи о том, что Феодора — новая Мессалина на престоле, что представляет великую опасность для государства.
Когда Феодоре донесли об этих слухах, она ничего на это не сказала.
Но уже на следующий день произошло событие, ошеломившее всех. Был арестован и обвинен в казнокрадстве Сильвий Тестор, который разбогател, будучи сборщиком налогов в Галатее. Имущество его было конфисковано, а самого его приговорили к высылке вместе со всем семейством, запретив впредь возвращаться в столицу под страхом смерти.
Имя Софронии, супруги Тестера, которая и была источником сплетен, не называлось. Но, конечно же, все, включая самого Сильвия, их дочь Тиспасу и зятя Герона, который вынужден был с ними разделить изгнание, знали, что виноват во всем ее длинный язык. А то, что Сильвий Тестер чистосердечно признал свою вину, вовсе не помешало ему ненавидеть жену всю последующую жизнь.
Целое семейство было вырвано с корнем из самой гущи придворной жизни — это было недобрым знаком. Двор затаился в тревожном ожидании: что последует за этим?
Но никого больше не тронули.
Следующий шаг Феодоры был чисто женским.
Однажды утром в списке придворных дам появилось два новых имени: Антонина и Хризомалло.
Кто они такие? Никто не знал.
Через неделю новенькие появились при дворе императрицы и были представлены. Несомненно, они были хороши собой: одна — рыжая, другая — золотоволосая, обе стройные и гибкие, хотя кое-кто отметил, что они, пожалуй, чересчур смело разглядывают мужчин.
Их никто не знал, и вокруг них строилось множество догадок. Откуда они? Из Сирии, Египта, а может, из самой Киренаики? Все гадали, но никто не мог сказать определенно.
Первые подозрения зародились в голове у Флоры. Она поделилась ими с другими дамами, а вскоре появились и бесспорные доказательства.
Эти девушки — куртизанки!
Оказалось, что эти девицы, воспользовавшись разрешением, дарованным этой категории особ, вышли замуж и стали, так сказать, уважаемыми матронами, по крайней мере, формально. Ходили слухи, что мужей им подыскала сама императрица. Хризомалло стала женой торговца шерстью. Антонина оказалась вдовой — муж ее, пожилой купец, умер вскоре после того, как взял ее в жены. Но до этого обе были, несомненно, шлюхами.