Феодора
Шрифт:
Полководец учтиво поприветствовал ее:
— Прекрасный вечер, госпожа Антонина!
— Да, — произнесла она задумчиво. — Я любовалась брызгами фонтана — смотри, как заходящее солнце превращает их в маленькие бриллианты…
Она взглянула на него из-под ресниц и застенчиво улыбнулась.
Велизарий намеревался продолжать свой путь, однако этот нежный взгляд и улыбка польстили бы любому мужчине.
— У меня на службе бывали дни, когда я готов был выменять настоящие бриллианты, будь они у меня, на несколько капель такой воды, — ответил он.
— Это, должно быть, ужасно, — прошептала она. — Все эти лишения и риск, которому подвергается тот, кто защищает империю…
Это была одна из тем, которые с небольшими вариациями бесчисленное число раз испытывались на воинах попроще и пользовались неизменным успехом. Для такого человека, как Трибониан, подобные маневры показались бы до смешного очевидными, но Антонина правильно оценила Велизария.
— Ну, не так уж все плохо, — простодушно возразил он. — В войне есть свои положительные стороны.
— Да, наверное, сражение — это настоящее приключение, — сказала она, опустив глаза. — Для такого бесстрашного человека это, должно быть, вызов судьбы. Но воин так часто лишен… лишен житейских радостей…
— О, если вы об этом, то многие так не считают. У мужчин в лагере есть свои удовольствия. Некоторые женщины, знаете ли, неравнодушны к военным.
И он негромко гоготнул по-солдатски. Она ответила мелодичным приглушенным смехом, потупив взгляд, как будто его слова немного смутили ее.
У Велизария запылали уши. Он вдруг сообразил, что он, воин, осмелился допустить мысль, что она может проявить к нему интерес из-за того, что он военный. А вдруг она подумала, что он ее сравнивает с теми женщинами из обоза, которых он упомянул! Он онемел от смущения.
— Я… я надеюсь… я не хотел вас обидеть, — пробормотал он.
Она подняла глаза и одной понимающей улыбкой простила ему его неотесанность. Эта улыбка помогла ей добиться своего. Затем уже не составляло труда уговорить его прогуляться в саду. Она усадила Велизария подле себя на одной из каменных скамей в тени виноградных лоз, где блики солнца выгодно освещали ее своенравное и решительное лицо, делая его еще более очаровательным. За несколько минут она использовала весь набор приемов обольщения, являясь попеременно то вызывающей, то таинст
венной, то печальной, то веселой, то льстивой, то рассудительной, — эти ошеломительные перепады настроений могли вскружить голову и более умудренному мужчине, чем Велизарий.
Когда они вернулись во дворец, Феодоре достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что Антонина празднует победу. Возможно, некая мысль и уколола ее женское тщеславие, однако, поразмыслив, она пришла к выводу, что поскольку она не дала Велизарию никакой надежды, он, как и любой мужчина, мог легко попасть в сети к другой женщине, особенно если она хороша собой и соблазнительна.
Она простила Велизария, но Антонину до конца простить не могла. В последующие дни та открыто упивалась своей победой и развлекала окружающих, которые с интересом следили, как неуклюже Велизарий отвечал на ее легкую любовную игру.
ГЛАВА 25
Этим летом Константинополь задыхался от жары и зловония, отупевшие и раздражительные горожане засыпали на крышах домов, а то и прямо на улицах, едва лишь ночь приносила хоть какую-то прохладу.
Во дворце тоже царило затишье. Многие патрицианские семьи укрылись от изнуряющей жары на побережье Мраморного моря в своих виллах. Императрица же, в поисках прохлады и для восстановления сил, вместе с двором поселилась на противоположном берегу Босфора, в Гиеронском дворце — прекрасной летней вилле, подаренной ей Юстинианом. Сам император остался в столице. После свадьбы они расстались впервые. Из-за отсутствия Феодоры и разного рода других дел, внушавших опасения, он часто ночами не смыкал глаз.
Вот уже много месяцев лучшая армия империи сражалась на границе Персии. Вести оттуда доходили туманные и противоречивые. Известно было, что Велизарий укрепляет Дары, которым грозит осада, что в битве под Мигдоном императорские войска понесли чувствительные потери. Он знал также, что царь Кавад, видимо, надеясь на легкую победу, отклонил все предложения о перемирии.
Судьба империи зависела от Велизария. Юстиниан боялся даже думать о возможном поражении. Разве сможет он собрать и вооружить еще одну армию? Но делать было нечего, оставалось только ждать и надеяться.
Юстиниана угнетало бремя ответственности. Ведь именно он отдал приказ о захвате спорных земель близ реки Аранас, где уже находились персы. На нем лежит и вина за то, что у Велизария оказалось так мало людей. Дворцовые нужды беспрестанно растут, вот и пришлось урезать жалованье солдатам. В результате число желающих служить империи катастрофически уменьшилось, и армия противника превзошла императорскую численностью в два или три раза. И Юстиниан это отлично знал.
Война с Персией была серьезной угрозой, однако ему грозила еще одна, отнюдь не меньшая опасность, эта опасность была совсем рядом.
Подобно раковой опухоли в человеческом организме, изъян в обществе носит поначалу локальный характер, зарождаясь, по-видимому, в голове одного-единственного человека. Но, как и злокачественная опухоль, эта зараза имеет необычайную способность разрастаться, вытягивая отвратительные щупальца, поражая здоровые органы, разрушая их, пусть даже источник порока и удален.
Преступная мысль подтолкнуть народ к мятежу зародилась в голове Иоанна Каппадокийца. Однако после столь удивительного восхождения Юстиниана и Феодоры на трон, которое произошло так, словно кто-то прочитал его тайные помыслы и вознамерился развеять их в прах, Иоанн настолько перепугался, что и думать забыл про интриги. С похвальным рвением он весь отдался своим прямым обязанностям.