Феромон
Шрифт:
32. Эйвер
Горячая вода течёт по плечам. Бьёт жёсткими струями, смывая тяжкий налёт долгого дня. Упираюсь лбом в холодный кафель. Боже, как же херово! Как невыносимо чувствовать себя ненужным, неинтересным, отвергнутым.
Как брезгливо она это сказала: «Эйвер, иди уже домой». Словно прогнала блохастого пса. Скривилась, но столько жалости было в её взгляде, что я почувствовал себя полным ничтожеством.
Думал, приеду домой и рухну спать. Но не могу. Никак
Там, в больнице, пока Анна спала, мне всё казалось, что я её знаю.
Эти правильные черты. Идеальные, женственные, эталонные. Их проблема в совершенстве. Как любая безупречная красота, они не запоминаются. Не застревают в памяти угловатыми изъянами, но остаются неясным томлением души, тоской плоти и постыдной беспомощностью разума.
Глядя на её лицо, лишённое боевых доспехов косметики и природных недостатков, такой мучительно знакомой нежностью заныло в груди, что мне показалось: вот-вот - и я её вспомню. Ещё чуть-чуть и откроется истина, что не даёт мне покоя с того дня, как я её встретил.
И я смогу. Разгадаю эту загадку, хранимую маленькой родинкой над губой. Раскрою тайну, спрятанную за дрогнувшими ресницами. Прочитаю шифр узора на губах. Сложу головоломку спутанных волос.
Но не сбылось. Яркие краски дня смыли невесомую вуаль утра с её лица - и морок рассеялся.
А потом вдруг выяснилось, что мы учились в одной школе. Наверно, в этом всё дело: я просто раньше её видел. Два года - небольшая разница. Старшая школа, большая столовая, юные кокетки, шепчущиеся у меня за спиной. Возможно, она была одной из них. Я никого не запомнил.
Только одну девочку. Кора назвала её Роуз.
А ещё привела меня в спортзал и сказала: «Это розыгрыш, Эйви. Будет весело. Просто не принимай всерьёз и, главное, не смейся».
Но я не смог. Она казалась такой искренней, эта девочка, что мне стало неловко, и я заржал. Как осёл. Безмозглый самодовольный осёл. Этот смех прозвучал как выстрел. Она взметнулась раненой птицей и выпорхнула из зала.
Я бросился за ней. Я хотел извиниться. Хотел сказать, что она славная и однажды кто-нибудь её обязательно полюбит. Но так её и не нашёл. Поплёлся к Коре, чтобы узнать, как её зовут, как её найти.
Искал, ждал несколько дней, но Роуз так и не объявилась. Заболела или сказалась больной, а Кора была так щедра и доступна. А потом у них начались каникулы, и я уехал в университет.
Прошло. Всё давным-давно прошло. Но не забылось.
Я никогда её не забуду. Она одна любила меня до того, как сформировались эти чёртовы апокриновые железы. До того, как появился этот проклятый феромон. Она одна. Такое не забывается.
Как было бы просто умей горячая вода смывать не только грязь и усталость, но и воспоминания. Уткнувшись лицом в свежую простыню, я сокрушаюсь о том, как тесен мир.
Кто бы мог подумать, что подругой Коры окажется Анна. И она разозлилась. Она меня выгнала. Но хуже всего, что она выглядела такой несчастной, эта единственная в мире женщина, с которой я чувствую себя безоружным. Я её разочаровал.
Что там сказал мой яйцеголовый друг? Я влюблён? Я встретил что-то настоящее? Я прилетел, потому что подумал,
И надо было видеть его глаза, когда мы столкнулись в больнице, чтобы понять: он её не отдаст. Мне. Никогда. Ни за что. Наивный Том! Нет, мы с тобой не будем рвать её на части, как стервятники. Меня растерзают мои внутренние противоречия.
Это было подло - поднимать Анну на руки, неправильно - прижимать к себе. В отчаянной надежде я пытался использовать своё неоспоримое преимущество. Но по иронии судьбы именно тогда, когда я так мучительно нуждаюсь в своём даре, феромон перестал работать. А единственная девушка, к которой я почувствовал что-то стоящее, оказалась к нему равнодушна. К нему, ко мне.
Окатила презрением и кинулась защищать своего Томми.
Как Ромео, истекающий кровью, из последних сил тянусь к телефону как к флакончику с ядом - прекратить свои мучения.
– Дэйв, скажи, а есть какие-нибудь другие теории насчёт того, почему снизился уровень феромона? Кроме этой совершенно бредовой про формулу любви?
– И тебе доброе утро, Эйви, - хмыкает Дэвид.
– Как прошло венчание?
33. Эйвер
– Понятия не имею. Я на него не пошёл.
Осязаемое молчание друга становится мне красноречивым ответом. Очередной раз за сегодняшний день чувствую себя полным ничтожеством, а свой эгоизм - безразмерным. Его любимая девушка выходит замуж, я обещал её остановить, но внезапно у меня нашлись дела поважней, например, страдать о своей потерянной сексуальности - думаю, в его глазах это сейчас выглядит именно так.
– Дэви, я всё порешал, - переворачиваюсь на спину. И не только окончательно просыпаюсь, но и голос мой приобретает утерянную было твёрдость.
– Ричард оказался вовсе не моим братом. Так что ничего ей не грозит. И если она решила сунуть голову в эту петлю - дело вовсе не в гормонах.
И пока рассказываю Дэвиду историю моего отца, осознаю, что ведь мы с самого начала были не правы. Два дебила. Дело вовсе не в феромоне.
Иви, которая всё и всегда перепроверяет, которая всюду требует гарантий, не могла не знать за кого выходит замуж. Она знала, что Ричард мой брат, знала, как я его ненавижу за то, что всю жизнь меня с ним сравнивали. И это сравнение не всегда было в мою пользу. Иви выбрала Ричарда намеренно. Чтобы сделать мне ещё больней. Глупая дурочка! Ну и кому ты сделала хуже?
А вздохи Дэвида становятся всё печальней по мере того, как я подхожу к концу рассказа. Только сейчас понимаю, как сильно он надеялся, что я отговорю Ив. И феромон, как любому учёному, казался ему объективной и очень убедительной причиной не совершать эту глупость. А вот всё остальное - все эти тонкие субстанции человеческих взаимоотношений - для Дэвида имеют коэффициент корреляции, стремящийся к нулю.
– Дэйв, смирись, старина. Клянусь я сделал всё, что мог и даже немного больше.
– Да, я заметил, - горько усмехается он.
– Поболтал с отцом и рванул обратно к своей рыжей.