Феромон
Шрифт:
– Да, как раз те самые, от повышенного давления, о которых идёт речь, - смотрит на него поверх очков судья.
– Не вижу препятствий, чтобы не дать ход этому слушанию, поэтому дело «Народ против компании «Визерикус» возбуждаю.
Молоточек судьи ударяет негромко, но я всё равно вздрагиваю и в ужасе прикрываю на пару секунд глаза. Ощущение неминуемой катастрофы. Ощущение, что с гор только что сорвалась снежная лавина. Ещё только пошли трещины по поверхности, ещё только наметился её масштаб, но то, что она накроет отца и его компанию всей своей мощью, уже нет сомнений.
Ривер
– Теперь я думаю эта запись имеет иную силу, Ваша честь?
– после небольшой паузы вскидывает он подбородок.
– Я обещаю не использовать данные, полученные лично от Лиона Визе и озвученные на этой записи, - мягкий почти вкрадчивый голос Ривера действует на судью гипнотизирующе.
Как я и ожидала, Том невозмутим как Будда. Хуже. Как статуя Будды. Холоден, сдержан, бесстрастен. И то, что работает над многомиллионным иском бесплатно, думаю, тоже импонирует судье. Если Ривер выиграет, судья оставит след в истории, сделает себе имя. Только здесь, в зале, видя всё своими глазами, слыша все эти интонации, я начинаю понимать, насколько всё это было неизбежно.
– Ну, вот видите, мистер Хант, и это легко решается, - гаденько лыбится судья.
– Принимается, советник. Будьте добры, оба предоставьте суду документы, - он забирает папку Ривера и вопросительно разглядывает замершего Ханта.
– Да, Ваша честь, - даже не смотрит тот в мою сторону, возвращаясь к столу. Берёт со стола насильно всунутые мной бумаги, протягивает приставу.
– Значит, встретимся на следующей неделе, господа, - снова стукает молоточком судья и небрежно отмахивается от обоих, отваливаясь к спинке стула.
Ривер выходит первым. Склоняется ко мне, сидящей в зале у самого прохода.
– Обещаю, тебе понравится, - звучит его мягкий шёпот в самое ухо, вызывая у меня чувство крайней отчаянной безысходности.
– Соглашайся - и всё это прекратится.
Он уходит до того, как его догоняет Хант.
– Мне жаль, - он стискивает зубы, останавливаясь напротив меня. Шумно расстроено выдыхает.
– Я сам сообщу твоему отцу.
– Эйвер, - бегу я за ним по проходу, когда жёстко, решительно, уверенно он направляется к выходу. Не знаю почему, но чувствую себя виноватой. Может потому, что в моём присутствии его поражение кажется весомее. Может, оттого, что где-то в глубине души я точно знала, что делу дадут ход.
– Эйвер, мне тоже жаль.
Я всё же опережаю его, заставляю остановиться, посмотреть на меня.
– Жаль, что ты в меня не веришь?
– Жаль, что это не сработало.
– Где, чёрт побери, стальная арматура моего презрения? Где чугунное ограждение из злости и обиды? В его взгляде столько боли, что меня гнёт, как жалкую проволочку.
– Ты знала, да? Про запись?
– К сожалению, нет.
– И это чистая правда. О том, что у отца был включён диктофон и весь разговор с Ривером в нашем саду он записал, я догадалась только что.
– А если бы знала, то непременно сказала тебе, что Том догадался. Понял, что отец пригласил его не просто так. Теперь и я понимаю, почему он всё время молчал и почему так странно вёл себя отец. Это был хорошая
– Ты была там. С ними. И ты бы дёргалась, если бы знала, - он пытается меня обойти, но я ему не позволяю.
– А Ривер не приехал бы, если бы тебя там не было. Но это всё уже неважно. Поехали, у нас много работы.
– Эйвер!
– я всё же заставляю его оглянуться.
– Я верю в тебя.
– Иначе бы ты на меня не работала?
– усмехается он.
– Я верю в тебя независимо ни от чего.
– Поехали, - протягивает он руку.
Наши пальцы переплетаются. И он сжимает их чуть сильнее, чем надо, пока мы идём. И держит чуть дольше, чем требуется, чтобы показать свою поддержку, пока ждём машину. Легонько толкает меня плечом:
– Спасибо!
– Ты был прав, - мотаю я головой, не принимая его благодарность.
– Это всё из-за меня.
– Что значит из-за тебя?
– разворачивается он лицом, расцепляя руки.
– Только сейчас, в зале суда, я поняла, какую кашу заварила, - закрываю глаза, а потом прикрываю их рукой, потому что не могу справиться со слезами.
– Отец, и ты... всего этого не случилось бы...
– Что ты сделала?
– поднимает он моё лицо за подбородок, заставляя посмотреть на себя.
– Я отказалась. Просто так. Просто потому, что не хочу, - из-под ресниц вытекают слёзы. Эйвер стирает их пальцами, и от этого становится ещё хуже.
– Отказала ему. В машине. Знала, что всё это было спланировано. Что водолазы наверняка уже ждали на дне. Он бы не позволил нам умереть. И знаю, что он не остановится. Но я не хочу, не могу. Мне страшно, Эйв.
– Ничего не бойся, - он прижимает меня к себе. И меньше всего это похоже на объятия. Разве что на скупые, мужские, дружеские.
– Мы выиграем этот суд. И я не дам тебя в обиду. Я вообще тебя никому не отдам. Потому что ты моя...
– намеренно делает он долгую паузу.
– Моя личная помощница.
Я улыбаюсь вместе с ним, когда он меня отпускает.
– А вот и Сэмми, - машет он рукой, открывает дверь, отвлекается на звук клаксона на той стороне улицы и вообще, кажется, делает всё, лишь бы только на меня не смотреть. И только сев в машину, вновь обращается ко мне: - Только ты должна рассказать. Всё. От начала до конца. Ничего не скрывая и не утаивая. Иначе я не смогу тебя защитить.
Я горько усмехаюсь.
– Что не так?
– хмурится Хант.
– Однажды то же самое мне сказал Глен.
И я всё вывалила, идиотка, как на духу. А потом пять лет терпела его язвительные насмешки.
Рассказала всё, даже то, как красиво Том меня первый раз трахнул. Как изысканно ухаживал, приручал как дикую зверушку, впечатлял, поражал, восхищал, а потом лишил девственности и потерял ко мне всякий интерес.
А я как дура ещё бегала за ним. Ещё ждала, да что там, жаждала его внимания, страдала. А потом переболела - и как отрезало. Но я вынесла из этого два урока. Во-первых, мужчинам нужно только то, чего приходится добиваться. И чем с большим трудом - тем им становишься дороже. А во-вторых, одному мужчине никогда ничего нельзя рассказывать о другом. Особенно, если тот, другой, был очень даже на высоте.