Философский словарь
Шрифт:
Совокупность обстоятельств, навязанных каждому человеческому существу, мы называем условиями его существования – это тело, его конечность и наша смертность. Без них человек не был бы тем, чем он является.
Условное (Conditionnel)
То, что зависит от того или иного условия или выражает какое-либо условие. Например, предложения в условном (сослагательном) наклонении: «Если Сократ человек, то он смертен». Отметим, что высказывания подобного типа остаются истинными независимо от доказанности условия (в приведенном примере слово «Сократ» можно заменить любым другим, и необязательно обозначающим человека, но истинность высказывания при этом не пострадает).
Усталость (Fatique)
Краткое или продолжительное ослабление способности существовать и действовать, возникающее в результате слишком интенсивного или слишком долго длившегося усилия.
Жизнь тоже утомительна, поэтому в собственном смысле слово «усталость» применяется только по отношению к живым существам. Усталость есть энтропия живого. Всяким существом она ощущается как тяжесть – в ногах, в голове, в веках, в мыслях… Тело превращается в тяжкое бремя, а ум больше ни на что не способен. Здесь наступает торжество дураков и медицины, врачующей тело. Какая-то темная сила, а именно сама жизнь, толкает нас к смерти и отдыху. Жизнь не только утомительна, она еще и смертельна. Гомеопатическим средством лечения от смерти служит сон.
Уступка (Resignation)
Отказ от удовлетворения желания при сохранении самого желания. Это и не мятеж, громко провозглашающий свое «нет», и не согласие, произносящее да. Уступка говорит скорее: «да, но…», или «ну ладно…», или «пускай…», но сама не слишком верит в то, что говорит. Уступка – траур, не доведенный до конца, а может быть, и не имеющий предельного срока, но сознающий свою грустную роль. Уступка – не мудрость, ибо ей не хватает радости. Но это и не горе, или уже не горе. Унылое и удобное «ни то ни се» – вот что такое уступка. Она ставит нам двойную ловушку и свидетельствует о двойном поражении. Уступать слишком удобно, чтобы у нас возникло желание покончить с уступками. Но вечная уступчивость вгоняет в слишком глубокое уныние, чтобы радоваться тому, что происходит. Это свойство часто присуще старикам или тем, кто состарился раньше времени. Вот почему оно не вызывает к себе большой симпатии. «Само это слово – уступчивость – меня раздражает, – пишет Жорж Санд, – не знаю, права я или ошибаюсь, но я понимаю еe как своего рода лень, готовую склониться перед неумолимой логикой несчастья» («История моей жизни», Х). Но и эта готовность требует привычки или согласия отречься от чего-либо. Это не победа, а отказ от борьбы. Именно поэтому иногда уступка бывает необходимой, хотя никогда нельзя рассчитывать только на нее. Для людей, не способных к подлинной мудрости, это как бы мудрость в миниатюре. Удивительным образом с определением уступчивости перекликается такое принадлежащее Жиду («Пища земная») высказывание: «Там, где не можешь сказать “тем лучше”, говори “тем хуже”, ибо в этих словах заключено великое обещание счастья». Пожалуй, сказано слишком громко, если только не иметь в виду какое-то предварительное счастье или высшую мудрость, которая уже не имеет ничего общего с уступчивостью и превращается в полное и безраздельное приятие. Уступка рядом с ним – лишь эпизод. Она пригодна только тем, кто не намерен ею ограничиваться и способен пойти дальше. Уступчивость может стать путем – надо только через нее перешагнуть.
Утверждать (Affirmer)
Высказывать то, во что веришь, то, что знаешь, то, что считаешь истиной. У стоиков утверждение означает согласие. Утверждать что-то значит говорить о нем от своего имени, одобрять его, радоваться ему. Вот, к примеру, как Ницше определяет amor fati: «Это утверждение дионисического начала вселенной как таковой, утверждение, от которого ничего нельзя убавить, которое не ведает исключений и не знает альтернативы». Таким образом, утверждение – это полное приятие утверждаемого, и не просто приятие, а настойчивое, категорическое одобрение, своего рода громкое и уверенное «да», обращенное к самой реальной действительности. Таков Заратустра, чьи «да» и «аминь» огромны и безграничны, который отождествляет себя с «вечным утверждением всего сущего». Видно, реальная действительность немножко ударила ему в голову.
Можно ли привести пример наиболее утвердительного философского высказывания? Пожалуй, это будут слова Спинозы, сказавшего: «Под реальностью и совершенством я разумею одно и то же».
Иногда, слушая Моцарта, я ловлю себя на том, что, кажется, что-то в нем понимаю. Гораздо чаще, слушая Шуберта, я отказываюсь даже от попытки его понять.
Говорить «да», конечно, нужно. Но ждать, чтобы люди начали говорить «аминь», это значит требовать от них слишком многого.
Утилитаризм (Utilitarisme)
Всякое
Жан-Мари Гюйо хорошо показал, что к одним из ранних утилитаристов можно отнести Эпикура и Спинозу (относительно последнего см., например, «Этика», часть IV, теоремы 20 и 24), точнее говоря, он показал, что «Гельвеций и Гольбах возродили эпикуреизм в соединении с натурализмом Спинозы», после чего «на родине Гоббса число их сторонников резко возросло», а учение приняло «окончательную форму» в работах Бентама и Милля («Мораль Эпикура и ее отношение к современным учениям», 1878, Введение). Впрочем, предоставляю читателю право судить об этом самостоятельно: «Учение, провозглашающее основой морали пользу или принцип наибольшего счастья, проводит различие между хорошими и дурными поступками в зависимости от того, насколько они способствуют увеличению счастья или, напротив, появлению того, что противоположно счастью. Под “счастьем” понимается удовольствие или отсутствие боли; под “несчастьем” – боль и отсутствие удовольствия. […] Эта теория нравственности основана на таком понимании жизни, при котором удовольствие и отсутствие боли принимаются за единственно желанные цели, а желанными считаются вещи, способные доставить удовольствие или послужить средством достижения удовольствия или избавления от боли» (Джон Стюарт Милль, «Утилитаризм», глава II).
Что же, значит, нужно отказаться от всего возвышенного, всего духовного? Ни в коем случае, поскольку и возвышенное, и духовное (к числу коих Милль относит добродетель) могут служить средством достижения счастья, а частично и самим счастьем. Дело в том, что счастье (happiness) – это совсем не то же самое, что удовлетворение (content) инстинктов и аппетитов. Каждый получает те удовольствия, которых заслуживает, и они-то и составляют основу того счастья, к которому он стремится. Для человека с возвышенными стремлениями, отмечает Милль, отнюдь не все удовлетворения равноценны. Отсюда следующая энергичная формулировка, которая лично во мне всегда вызывала глубокую симпатию к ее автору: «Лучше быть неудовлетворенным человеком, чем удовлетворенной свиньей; лучше быть неудовлетворенным Сократом, чем удовлетворенным дураком. И если дурак и свинья думают иначе, то лишь потому, что подходят к этому вопросу только с одной стороны – их собственной. Для настоящего сравнения надо изучить обе стороны» (там же).
Вместе с тем отметим, что польза может выступать оценочным критерием, но отнюдь не критерием истинности. Этим утилитаризм отличается от прагматизма и даже от софистики. Бесполезная или даже вредная истина (истина, «неприятная уму», как говорил Уильям Джеймс) не перестает быть истиной. А полезная или приятная ложь – ложью. Вот почему утилитаризм, даже морально оправданный, не может служить заменой философии: идея заслуживает осмысления не потому, что она способна осчастливить большинство людей (это уже не философия, а софистика, и не утилитаризм, а метод Куэ (метод Куэ – лечение самовнушением. – Прим. ред.)), а потому, что она представляется нам истинной. Утилитарист мог бы возразить на это, что истина, даже неприятная, в конечном счете все равно оказывается полезней удобного заблуждения, а значит, превращение в софистику утилитаризму не грозит. Допустим. Но тогда придется признать, что истинность самой этой идеи не зависит от ее пользы, иначе получается замкнутый круг (потому что если она истинна, то ее польза и заключается в ее истинности). Истина не может быть полезной, если только ее истинность не заключается в самой пользе. Она не может быть и ценностью, если только ее истинность не предполагает ценности. Вот почему утилитаризм имеет смысл только в рамках рационализма, но никак не вопреки ему.