Флейта для чемпиона
Шрифт:
– "...Во время Олимпийских игр по всей Греции устанавливалось священное перемирие... Никто из греков не имел права применять оружие... Все, едущие на игры, считались неприкосновенными лицами, находящимися под особым покровительством Зевса... "
Гусь недоверчиво заглянул в книжку, чтобы убедиться, что Геннадий Цветков его не обманывает.
– Ну, уж если древние эль-греки завязывали все свои делишки, то мне сам бог велел...
– Гусь вздохнул и со словами: "Наше вам прочтение!" - вручил расписку Елене Гуляевой.
– И зачем только они завязывали, эти самые эль-греки!
–
– Чудаки!
– Нет, но почему он греков называет эль-греками?!
– истерически воскликнула Надежда, во всём стремившаяся к точности.
– Потому что картина такая про греков шла "Эль-Греки", - заявил Гусь.
– Картина называлась "Эль Греко", а не Эль-Греки, и была она про испанского художника Эль Греко, а не про греков!
– вскипела Надежда.
– Надо же, - опешил Гусь.
– А я думал, что это про греков, которые пили эль...
– Хватит вам спорить, - прервала их Елена.
– Главное, что Гусь дал расписку.
– И ликующе её обнародовала, не удержавшись от замечания: - Ошибок-то, ошибок! Ну ладно... "Я, Гусь, обязуюсь во время олимпийских игр и подготовки к ним, по примеру древних греков, которые тоже завязывали свои дела в Риме: 1) не давать срисовывать с икон копии; 2) не давать по организму; 3) не хрюкать; 4) не курить; 5) не выражаться..." Так!..
– Она поспешно пропустила.
– И ещё десять "не". "...И если я нарушу эту клятву, то пусть меня постигнет презрение моих корешей и кара начальника 215 отделения милиции". И подпись... Прекрасно!
– сказала Лена, относя слово "прекрасно" больше к себе, чем к Гусю.
– А то переписал бы эту расписку на всю жизнь. Тебя за эти иконы ещё в тюрьму посадят.
– Хочешь медаль получить за спасение утопающего в волнах житейского моря?
– спросил Гусь Елену и сам за неё ответил: - Не боись, мне любое море по колено, после игр докажу.
– И пусть перестанет петь свои дурацкие безграмотные песни, потребовала Надежда.
– Хотя бы на время олимпийских игр.
– Минуточку!
– встрепенулся Гусь.
– Почему безграмотные! обиделся он.
– Это же слова Жоры-Интеллигента. Что он, истории не знает, что ли? Сам сколько раз в неё попадал!..
– Да Цезарь никогда не был древнегреческим королём, он был римским императором, понятно?
– возмущённо продолжала Надежда.
– Серьёзно?
– изумился Гусь.
– Тогда за что же Жору все зовут интеллигентом?.. Такую фальшивку пустил!..
– сокрушённо покачал он головой.
– Вот тебе слова олимпийского вальса, - Елена вырвала из тетради Лёни Толкалина листок и протянула его Гусю.
– Выучи, а свои дурацкие песни брось...
– В темпе вальса, - прочитал Гусь и продолжал:
Не слышно команд, ни призыва стартёров
Ни рева трибун и не судей наказ.
Зато зазвучал нам сегодня весёлый
Наш вальс олимпийский,
Спортивный наш вальс!
– Кстати, - сказала Надежда, обращаясь к Гуляевой, - а почему бы нам не привлечь Гуся к нашему празднику искусств? Понимаешь, Гусь, - обратилась Надежда к Гусю как к равному, - Кубертен, воскресив древнегреческие Олимпийские игры, почему-то не воскресил в них союз спорта и искусства.
– Чего, чего?
– переспросил Гусь, принимая равенство как должное и заслуженное.
– Ну, в Греции, - вмешалась Елена Гуляева, - во время спортивных состязаний состязались ещё певцы, поэты. И мы тоже хотим, чтоб у нас... В общем, ты вот петь умеешь...
– И танцевать, - подсказала Фокина.
– И танцевать.
– Ну вот что, - сказал Гусь, поняв, к чему клонит свои слова Гуляева, - у вас своя самодеятельность, у меня своя. А насчёт Кубертена - это по моей части, дайте мне его адрес, и я ему покажу, как упускать... чего он упустил-то?
Гуляева улыбнулась и сказала:
– Кубертен умер в 1937 году.
– Его счастье, - сказал Гусь.
– Кстати, - вставил Тарас, - и пусть Гусь не только себя, но и Жору-Интеллигента призовёт к порядку, и всю его "хиз оркестру".
– Да, Гусь, - встревожилась Елена, - я надеюсь, что ты не только сам будешь вести себя как подобает, но не позволишь никому здесь хозяйничать.
Гусь снисходительно посмотрел на неё.
– Гуляева, я же тебе сказал, что буду ангелом-хранителем ваших олимпийских игр.
– Он достал из кармана маленький иконописный портрет казанской божьей матери и широким крестом благословил весь двор, на котором кипела подготовка к играм!
– С вами бог! И я!.. Так что вы в полной безопасности!
Затем он, походя, снял висящие на гвозде пять скрещённых олимпийских колец из фанеры и приставил их к затылку, словно нимбы:
– Так начинается житие святого - разумеется, только на время олимпийских игр!
– Гуся-великомученика! Извините, побыл бы с вами ещё, но ведь я не только ваш раб, но и божий!
Ударив по струнам гитары, Гусь запел:
Окружу я себя разной свитою.
Из амфор буду есть я и пить!
И, как Цезарь со своей Нифертитою,
На приемы в посольство ходить.
С этой чудовищно неграмотной песней Гусь отправился в обратный путь.
Вообще-то для Гуся не существовало ни дорог, ни тротуаров, ни дорожек, ни переходов. Он прокладывал их сам, спрямляя выкрутасы пешеходных тропинок и укорачивая пространство всеми дозволенными и недозволенными способами. (Впрочем, Гусь ведь не только так перемещался, он так и жил!) Гусь сноровисто перепрыгнул во дворе всё, что можно было перепрыгнуть, спрямил, что можно было спрямить, сэкономил всё, что можно было сэкономить и во времени и в пространстве, и, перемахнув через забор, скрылся в никому не известном направлении своей жизни.
– Но ведь Нифертити была женой не Цезаря, а Тутанхамона!
– в отчаянии вскричала Надежда.
– Это же какая-то очередная фальсификация истории!..
Не обращая внимания на Фокину, все бросились поздравлять Гуляеву.
– Получить от Гуся такую расписку!
– восхищался Тарас.
– Чудеса! А ты, Толкалин, сомневался! Ура Гуляевой! Качать её!
Все подхватили Гуляеву на руки и подбросили её в воздух. Подхватили и осторожно поставили, как хрустальную вазу.
– Гуляева, ты богиня победы! Ты - Ника Самофракийская! восторгался Толкалин.
– Я обязательно напишу об этом стихи! Елена Гуляева - Ника Самофракийская, - продекламировал он, Самофракийская... Самофракийская...
– Рифма с ходу не подыскивалась.