Фомо
Шрифт:
Мы продвигались медленно. Он протискивался вперед, пока не натыкался на кого-то, кто ему мешал, затем элегантно стучал по его плечу и спрашивал одно и то же. И все переспрашивали. А он снова повторял. И его пропускали. И я нырял за ним.
Несколько раз особо ярые фанатики всплескивали руками неизвестно почему и били меня по лицу. В такие моменты мне казалось, что я пробираюсь сквозь чащу колючих веток, почти непроходимую, но все-таки проходимую.
И тут, как будто ветром поддернутая, толпа двинулась. Все разом, будто бы воды спокойной реки,
Я стоял на месте. Все проносились мимо меня, все быстрее и быстрее, а я стоял на месте, надеясь, что меня не снесет потоком. Однако все огибали меня, почти не замечая. Я закрыл глаза. Я чувствовал, как меня задевают то с одной, то с другой стороны, чувствовал, как меня хлещут по лицу, по рукам, по груди флагами, шляпами, одеждой, обрывками фраз.
И все затихло. Мгновенно. Но это мгновение длилось чертовски долго. Я вдруг понял, что ничего не слышу. И никого нет рядом. Когда закрываешь глаза, сильнее всего ощущается одиночество. Сейчас я был один. Открыв глаза, я увидел пустую улицу. По ней медленно плыла газета, катился стаканчик с трубочкой, которая билась об асфальт. Никогда я не видел такую пустую улицу. Они никогда раньше не были такими пустыми. Как пляж перед цунами.
А цунами в это время готовилось за моей спиной, набирало силу. Я чувствовал. Я боялся оглянуться. Оно вот-вот подхватит меня и понесет на себе. Но пока у меня есть время, и я могу…
Крики, шум, шорох и топот – из тишины все переросло в гул, так же быстро, так же постепенно. В спину мне врезалось чуть ли не все население города. Меня подняли от земли и понесли на себе с бешеной скоростью, которой, мне казалось, не могли достичь человеческие тела, но они достигали. Мне казалось, у меня еще есть время, но я уже несся со всеми неизвестно куда, неизвестно зачем и к чему.
Я снова упал в шествие, публика все пребывала, народу становилось больше, а места – меньше. Как змея в лабиринте, мы сворачивали то на одну, то на другую улицу, но всюду встречали одно и то же – еще больше людей, больше флагов, больше недоумения и боязни все пропустить.
На одном повороте я вдруг заметил знакомое лицо. Всего на секунду оно вырвалось из толпы и открылось мне. Оно кричало – со всеми или из-за всех – я не понял, я не узнал его – это лицо, но видел, непременно где-то видел.
Меня понесло дальше, а знакомое лицо осталось сразу в двух местах – там, где я его увидел, и в моей памяти. Навсегда. Не знаю почему.
Все это слишком затянулось. Зажглись фонари, небо давно потемнело. Шествие остановилось у самого края города – оказалось, из пригорода прибыло еще больше народу, и все улицы переполнены, особенно центральная.
Уличив возможность, я протиснулся к спуску в метро. Народу и там было достаточно, но все же
Поезда отъезжают переполненными. Придется подождать. Но ведь можно и подождать, если действительно хочешь чего-то. Я очень хотел на центральную.
Бывает у вас такое? Когда не знаешь почему, но хочешь чего-то, и можешь бороться за это с любыми обстоятельствами? Когда чувствуешь, что тебе это нужно, и не знаешь зачем. Нужно. Необходимо. Смертельно необходимо. Будто бы даже не тебе решать. Будто бы ты подчиняешься некой силе, которая призывает тебя к действию. Бывает у вас такое? Мне необходимо знать. Бывает? И если да – это нормально?
Мне кажется, так на меня действует толпа. Они ведь думают точно так же. Она властна и надо мной. Над всеми. Если мы не принимаем непосредственного участия в действии, мы так или иначе причастны к нему хотя бы потому, что знаем о нем, и даже если не показываем этого – мы в нем заинтересованы. Не знаю почему. Потому что это часть жизни.
Я много думал об этом раньше, и мне казалось, постиг всей сути человеческой массы – толпы. Но когда пришло время высказаться, оказалось, что ничего о ней я не знаю. Я уверен только вот в чем – суть ее держится на одном лишь чувстве, которое ни один человек испытывать не желает – чувстве одиночества.
Двери открылись, и я влился в вагон, меня прижали к стеклу, на котором висела яркая рекламка, и поезд тронулся. На меня навалился кто-то сзади, и я согнулся, а ноги пришлось раздвинуть, чуть ли не на шпагат сесть. Руку зажало в неестественной позе – если бы кто посмотрел на меня со стороны, подумал бы, что я нацист. Я уперся носом в бицепс мужика, рекламирующего спортзал где-то там, где я никогда не был. Или был, просто не знал названия улицы. Глаза вперлись в три буквы – “РНЫ” – больше я ничего не видел.
Пришлось мне опустить голову – так было проще. Шея затекла и я не мог больше держать ее ровно, тем более кто-то, держась за поручень, чуть ли не положил свою мощную руку мне на голову. Все, что мне осталось – это разглядывать чужие башмаки и сумки, которые держали внизу, чтобы их не унесло. Свои ботинки я не видел – они разъехались в разные стороны. Вообще все стояли как-то странно, будто бы играли в игру, где нужно ставить ноги и руки на разноцветные кружки. Я видел ногу человека, который стоял от меня в нескольких метрах. Или это была не его нога… Все смешалось, и было темно. Перемешанные провода – вот что все это напоминало.
И среди этой мешанины конечностей, обутых в разные башмаки, кеды и туфли, среди темного пространства что-то вдруг блеснуло. Не знаю, что это было, но когда я перевел взгляд туда – там была только штанина и выглядывающий из-под нее носок. Это могло быть что угодно. Может, от потерянной монетки отразился свет, или маленькое стеклышко. Но оно ведь тоже как-то туда попало. Монетку кто-то обронил. Кто держал ее до этого? Сколько человек? Где она побывала? Всегда было интересно проследить ее жизнь от станка до меня. Окунуться в…