Фомо
Шрифт:
Видели? Опять. Что-то блеснуло там же, только что, вот сейчас. Опять! Это… свет. В темноте любой свет кажется ослепляющим. Просто свет падает на пол, нашел щелочку меж ног и теперь покоится на полу. Ничего особенного.
А ведь он тоже может быть чем угодно. Вдруг это… дыра? В другое измерение или что-то такое? Почему нет? Может это земля с той стороны? Там сейчас утро – вот и свет.
Разглядывая световое пятнышко, которое не двигалось, я почему-то почти убедил себя в том, что это точно дыра в другой мир. И мне стало радостно. Я улыбнулся, не боясь поймать на себе чужие взгляды – здесь всем
Когда двери открылись, все чуть расступились, чтобы выпустить меня. На станции было несколько человек. Они посмотрели на меня так, будто бы ждали меня. Может мне показалось и я устал, но меня все еще несло туда, наверх, ко всем, к действу, которое вот-вот развернется. Не я действовал, но что-то во мне. Что-то неясное и смутное, как истина, которую вот-вот разгадаешь, стоит лишь найти недостающий пазл.
Я вышел. Желтый свет фонарей, ночная свежесть, шум голосов, запах асфальта, тучи, люди, несколько огромных экранов. По ним вещают рекламу. Все ждут семи часов. Я жив. Мне кажется, я жив. На самом деле я ничего не понимаю.
Играет музыка. Что-то легкое, с электрогитарой. Крики вырываются из толпы один за другим, непоследовательные, хаотичные. А я снова куда-то пробираюсь. Людей много – никогда не видел столько. Но почему-то я всюду нахожу куда поставить ногу, где протиснуться, где свободно пройти, чтобы добраться поближе к сути сегодняшнего дня – к экранам, на которых повторяется одна и та же реклама.
На часах без четверти семь. Осталось немного. Вы не знаете, что случится? Никто не знает. Нам и сказали-то всего: такого-то числа в семь все и случиться. В каждом телевизоре, в каждом радиоприемнике, везде, в семь часов, сегодня, нам скажут, для чего мы жили. И будем жить, возможно. Нам скажут, в чем смысл всего. И знаете кто?…
Мне наступили на ногу. Я очнулся от раздумий и поднял взгляд вверх. Молодой парень, извиняясь, поднял руки, одной взял меня за предплечье и прошел мимо. За ним еще пара человек. И тут все потухло. Центр погрузился в кромешную тьму. Все: фонари, фары, окна, реклама – все потухло. Весь город. Может и вся планета. Ничего нельзя было разглядеть. Вообще ничего.
Стало тихо. Никто не решался нарушить тишину. Лишь изредка кто-то шептался. Мне не с кем было шептаться. Но меня распирало предчувствие чего-то громадного. Мне хотелось взять кого-то за плечи и трясти, пока он не почувствует то же, что чувствовал я. А я слишком много чувствовал. Я был и счастлив, и напуган, и взволнован, и спокоен, и несчастен, и поражен, и не удивлен. Я был зол, я был жалок, я был человеком, стоящим пред лицом… Бога. И если он меня разочарует, я умру. Здесь. Сейчас.
Ничего не происходило. Тихо и темно. Ветер трепал прически, а биение сердец сливалось в общую барабанную симфонию. У кого-то зазвонил телефон. Нехитрая мелодия разлетелась по всей площади. Послышалось шуршание, видимо, телефон доставали из кармана.
– Алле? – сказал кто-то довольно далеко от меня, в толпе – Нет, еще ничего… Да, у нас тоже… Да? Черт возьми… Сильно?… Я приеду, да… Да, хорошо… Да, да, черт возьми, я…
Кто-то стал пробираться сквозь толпу. Этого нельзя было не почувствовать,
– Они не приедут. Они тоже, наверное… – раздалось совсем близко от меня.
На секунду я увидел его лицо. Оно говорило по телефону, опустив голову и пробираясь к метро, но когда наткнулось на меня, поднял взгляд, а затем снова погрузился во тьму. Но через несколько секунд все опять озарилось. Я увидел перед собой толпу – все, как один, смотрели на экраны, не отрываясь. В трубку перестали кричать, а глаза на лице перебегали с одного экрана на другой, не зная, в какой смотреть.
На мгновение где-то сбоку я почувствовал чей-то взгляд, буравящий меня насквозь. Я медленно повернулся и встретился взглядом с псиной, сидевшей на руках у какой-то иссохшей старухи. Псина была лохматая, какая-то вся перекошенная, а ее язык безвольно свисал из пасти.
Я медленно перевел взгляд. На экране появилась картинка. Будто бы кто-то включил камеру, но закрыл ее ладонями. Включился звук. Каким-то басистым хлопком и гудением. Послышались голоса. Сначала неясные, потом отчетливее.
– Готов? – спросил голос за камерой.
– Да, да. Сейчас, подожди.
– Надевай, надевай.
Тихий смех.
– Черт возьми, да помоги же мне.
– О, Господи Боже…
– Что?
Снова все тихо засмеялись, камера чуть затряслась.
– Ну? – спросил голос за камерой.
– Все. Готово. Включена?
– Давно.
– Ну давай, скорее, скорее.
Кто-то упал. Шум и снова смех.
– Так… раз, два…
Камеру затрясло, рука исчезла, и всех ослепил свет. Все подняли руку вверх, заслоняя его. А из света медленно выступал силуэт.
Он сидел на стуле. За ним голубое небо и белоснежные облака. Они как-то странно покачивались. Ходили то туда, то сюда. Этого было почти незаметно.
Он сидел на стуле. От него шел свет. Он излучал свет своим собственным телом. Его белоснежные одежды огромными складками падали вниз.
Он сидел на стуле. Его белоснежная борода, его глаза, его морщинистый лоб, его мускулистые плечи, его жилистые руки. Его нимб над головой. Его… все, что в нем было – все было свято.
Это был он. Это Бог. И он. Сидит. На стуле.
Он молчал. Только тянул руки и смотрел в камеру. Изредка он отводил взгляд куда-то в сторону. Все это как-то затянулось. Будто бы дед и внук встречаются после долгой разлуки и не могут вспомнить как зовут друг друга, но лезут обниматься, не зная, что сказать и как себя повести.
Камера дернулась.
Бог откашлялся.
– Ну, эта… – сказал он – Приветствую вас, сыны мои и дочеря! – камера задергалась – Дочери! Да… Ээм… Так вот. В сей день… – он посмотрел куда-то вниз – по моим подсчетам, 736 803-й день от рождества христова… В сей день я хотел бы излить свою милость и благодать на вас, возлюбленные – он снова поднял руки и улыбнулся, а потом опять посмотрел вниз.
За его спиной голубое небо продолжало колыхаться. Сбоку, в правом нижнем углу кто-то будто бы тыкал в него с той стороны – как будто бы это было не небо, а полотенце, которое использовали как фон. И кто-то тыкал в него с той стороны. Бог это заметил и немного толкнул эту часть неба ногой.