Фомо
Шрифт:
III
Солнце слепило глаза, и я опустил… эту штуку, которая над лобовым стеклом. Никогда не задумывался, как эта штука называется. Или просто забыл. Но у нее точно есть какое-то название, даже если я об этом не знаю. Нужно же как-то ее обозначить, ведь она выделяется из общего интерьера машины. Она – самое простое, что в ней есть. Даже странно, что в таком продвинутом мире есть вещи настолько простые. Странно не потому, что они есть, а потому, что, живя в сложном мире, учишься все усложнять,
На горизонте ни одной машины, только темно-серая прямая полоса, которая казалась слишком прямой и неестественной для такого пейзажа, разделенная надвое желтой линией. Впереди, темные, выставившие вперед свои неосвещенные полуденным солнцем стороны, высились горы. В них темно-серая прямая полоса растворялась. И это тоже было странным. Только что я сидел на диване, это было совсем недавно, а теперь я здесь, еду в машине по неестественно прямой темно-серой полосе. И меня начинает нести. В такие моменты кажется, что сходишь с ума.
А справа и слева от темно-серной полосы – желтые пустыри, почти пустыни, по которым обычно перекатываются перекатистые перекатиполе. Одно перебежало нам дорогу – больше никакого движения. Но я то знаю – за каждым камнем сидит ящерица, испугавшаяся шума мотора, и как только мы пронесемся мимо, она вылезет и будет сидеть на камне, греясь на солнце. А если ее схватить за хвост, она дернется и убежит, оставив хвост тебе на память. Он будет дрыгаться у тебя в руке, а потом постепенно повиснет, как шнурок.
Вообще эти пустыри-почтипустыни кишат всякой живностью, которая не вылезает на поверхность, когда ты рядом. Потому что ты человек. Животные будто бы устроили человечеству бойкот – не зовут его ни на какие вечеринки. Устраивают свои, закрытые, на которые человека не приглашают. Поэтому все интересное происходит без него. А когда он вдруг появляется – все прячутся, чтобы он не заметил их и не упросил принять его к себе. Хотя, он все равно ничего не поймет – он же человек. Куда ему.
Скучный пейзаж. Унылый и скучный. Мне такой по душе. Никаких излишеств. Минимализм в чистом виде. Простор. Свобода. Синонимы. Короткие предложения. Вы понимаете.
Кактусы и сухая трава – больше на них ничего не росло. Ну, разве что еще температура – было дико жарко. И становилось еще жарче. Через открытые окна нас хлестал ветер, так что пришлось держать их закрытыми, а вентилятор на приборной панели пришлось выключить. Он жужжал – и все. Было душно.
А горы все не приближались. Сколько бы мы ни ехали, казалось, что едем мы по беговой дорожке, которая все время уходит назад. В окнах проносились кактусы. Один слева показался мне знакомым – он был… как бы сказать… идеальным кактусом. Такими их рисовали в мультиках. Прямые закругленные углы, ровные стволы, зеленый цвет. Он был точно как нарисованный. И я приковал к нему взгляд – или не я, а та неизмеримая, неизвестная сила, которая заставляет нас делать всякие вещи.
Он приближался, я смотрел на него, и когда он был совсем
Она была жутко милой. И особенно красивой.
Но нужно было смотреть на дорогу, и я отвернулся. Хотя впереди никого, и сзади никого, нужно было смотреть на дорогу. Может я просто хотел отвернуться. Хрен его знает, честно говоря. Никогда не мог нормально в себе разобраться. Хотя в остальных – пожалуйста. Хоть сейчас. Скажу вам, кто вы такие. Всегда хотел так сделать. Из рубрики: “Узнаете себя?”. Итак. Скажу всего одно слово: человек. Узнаете себя?
Мы ехали уже пол дня. Оставалось примерно столько же. И молчали. Иногда меня это угнетало и я жалел, что ничего о ней не знаю. А иногда мне было плевать на нее, и я хотел от нее отделаться, и грубил ей, и делал ей больно, хоть и не верил, что это возможно. Может в этом все дело?
На меня напала грусть. По былым временам, по былым чувствам. По всему, что прошло и чего не вернуть. Можно сказать, по всему, что прошло, потому что все, что прошло – не вернуть. А если есть то, что прошло и что можно вернуть, то это ошибка – можно вернуть, но совсем не то.
Тупая грусть, которая всегда есть, которая всю жизнь сидит в человеке, а когда в нее тычешь пальцем – она просыпается и начинает действовать. И ты начинаешь ее ощущать. Она из груди поднимается в мозг и начинает копошить воспоминания, а острым хвостом все еще муштрует твои легкие. И тебя тошнит. И ты жалеешь о том, что воспоминания нельзя выблевать, как протухшие сосиски или перепитое пиво.
Время тянулось жутко долго, я забыл, я ничего не чувствовал, просто жал на газ и ехал прямо, прямо, прямо. Мы скакали по холмам. Мимо пронеслась машина – я зачем-то запомнил номера. И подумал о патлатом приятеле. Мне вспомнилась его походка. Он все делал как-то нелепо, как будто его не учили жить, как будто он сам учился и ничто не мог довести до конца. Он ходил как лошадь на параде, высоко поднимая колени. Он пропал, как она сказала. И их странный сынок. Который вечно поправлял очки и думал о чем-то своем. А она – жена и мать – вечно крутилась вокруг них, как будто сами они не моги поднять руку и взять со стола чашку. Странная семейка, ничего не скажешь.
На лобовом стекле я заметил букашку, которая пыталась удержаться и не слететь. На секунду я включил дворники, и ее размазало по стеклу.
– И зачем? – внезапно спросила она.
От неожиданности я даже вздрогнул, забыв, что она все еще здесь. Я посмотрел на нее. Она сидела в кресле, недовольно сложив руки и нахмурившись от солнца, которое слепило ее, но в то же время приятно грело. Мне срочно нужно было придумать что-то, чтобы оправдать свое действие, и я ничего лучше не придумал, чем сказать: