Фомо
Шрифт:
Я вздохнул. Надо подождать, пока они проедут, ведь это, как известно, стадные животные. Тишина. Ни с одной, ни с другой стороны дороги никого.
– Да я просто хотел… – снова рев, снова кожаная куртка с коброй на спине и черная бандана, снова мой вопрос затерялся в оглушительном шуме. Я замолчал и не стал допытываться.
В моей картонной коробе лежало два иссушенных и запеченных в чем-то хрустящем трупа курятины. Вернее, даже не целые части, а какой-то кусок трупа курицы. Интересно, где сейчас ее остальные части: кто есть остальную курицу? С такой точки зрения вегетарианцев
Я спросил у официанта, проходящего мимо, почему у меня только часть, а не вся курица целиком. Он охотно согласился ответить.
– Это не курица – сказал он.
Я внимательно вгляделся в куски курицы, которые ей не были, и мне показалось таким очевидным, что это не курица, что я улыбнулся. С курицей и правда особых сходств не было.
– Что это тогда? И почему это нечто называется курицей, если это не курица? Это же бессмыслица!
Когда я произнес это, на последнем слове оба – жена и официант – вздрогнули, как если бы услышали то, чего нельзя произносить, и будто стали слушать меня внимательнее и настороженнее, хотя я уже все сказал и сидел молча. Затем официант поправил рубашку и прокашлялся.
– Оно и не называется. Это штипс. – сказал он – Оно называется штипс, и это не курица.
Мне не стало легче. Что этот тогда? Что может скрываться за этой хрустящей корочкой? Все что угодно!
– А что-нибудь помимо курицы у вас есть?
– Конечно, нет! – вскричал он, подняв руки – Не зря же мы называемся «Вкусная и совсем не вредная курица». Именно курица, прошу заметить.
– Когда же ты прекратишь задавать эти бессмысленные вопросы!? – вдруг отрезала жена раздраженно, как обычно.
Официант незаметно удалился. За окном от ветра потрясывались какие-то сухие… а, ну да. И небо тоже было на месте. От асфальта поднимались тепловые волны, как от гоночных машин, и стали появляться «лужицы», которые исчезали, стоило только к ним подойти.
Мы доели нашу не курицу молча. Когда пришлось выйти из кондиционируемого помещения в жаркую, душную вселенную, я почувствовал дикую усталость. Машина нагрелась и покраснела. Я открыл все двери и оставил жену в машине, глубоко внутри надеясь, что, когда я вернусь, она исчезнет, как исчезает кубик льда или капля воды на жаре.
Я пересек дорогу и несколько метров прошагал в пустыню, чтобы побыть один и избавиться от… накопившегося за день негатива. От земли веяло сухостью. Земля просто дышала горячим воздухом: приподнималась, трескаясь и шурша, вдыхала в себя всю прохладу и опускалась, испуская дикий жар.
Кафешка, дорога, шум остались у меня за спиной, и я почувствовал свободу. Жена исчезает в машине, растворяется, как пыль под нажимом тряпки, как сахар в кофе, кафешка зарастает зеленью – блеклой рыжей зеленью, ее заносит песком и она тоже совсем исчезает, как и дорога, и машина, и шрамы на небе. А пустыня остается, остаюсь и я вместе с ней, и чувствую свободу даже от времени…
Легкий ветерок вдруг подул под ногами, какой-то поток свежести струился по земле и слегка касался моих лодыжек. Наверное, я уже лечу, подумал я. Да, я уже видел лучезарные озера, голубые как пластик, луга, зеленеющие поляны… что еще я должен был видеть? Красивых девушек? Я и их видел, но они сразу же падали вниз – они ведь не умели летать, они не летели, они просто появлялись и падали…
Я летел как ветер сквозь прерии, сквозь высоченные леса, сквозь горы, пещеры, полные светящегося мха, я слышал биение сердца земли, ощущал запахи, слышал, как капли влаги проносятся вниз и разбиваются, растекаются, разливаются тысячей брызг, которые эхом разносились во мне… А еще я слышал, как кто-то зажал сигнал автомобиля, слышал резкий непрерывный гул.
Мои глаза открылись, но я тут же зажмурил их – солнце било прямо в глаза. Сухая пыль врезалась в лицо, сдуваемая жарким ветром, на котором потрясывались какие-то высокие растения…
Жена продолжала настойчиво гудеть. Закрыв солнце руками, я собрался идти, подумав заодно о том, что она, как видно, не исчезла и исчезать не собирается, но тут… тут я что-то увидел. Я застыл и присмотрелся: что-то блеснуло на солнце, как будто металлическое. Сделав несколько шагов вперед, я отодвинул густую траву и заметил металлическую пластинку. Это была… кость, брелок в форме косточки. Подняв его и покрутив в руках, я заметил надпись на обратной стороне, но разобрать ее не смог. Наверное, какая-то псина обронила его здесь. Но как?
Я был почти готов сорваться с места и отправиться на поиски, но сигнал, режущий уши, стал вдруг ритмичным. Это означало – я даже представил себе картину – что жена, с обезображенным яростью лицом, давила и давила на руль, вдавливая кнопку снова и снова.
Швырнув брелок в траву, я поплелся обратно, то и дело оборачиваясь, и в мозгу моем в списке «о чем стоит поразмыслить» напротив загадочной надписи: пустыня, блеск, обдумать – появилась галочка с восклицательным знаком.
Когда я вернулся к машине, жена сидела спокойно и ничего не говорила, чему я был рад. Через несколько минут мы мчались дальше, вентилятор больше не жужжал, но воздуха все так же не доставало и мы задыхались.
Настроение спустилось ниже некуда. Казалось, оно где-то под днищем машины, истирается об асфальт и с каждым километром становится хуже.
Мне вспомнилось, как я сказал ему о его прическе. Мы, кажется, решили поехать в лес вместе, к какому-то озеру, такому огромному, мокрому – вы знаете какие бывают озера. Он заверил нас, что разбирается в метеорологии и посмотрит прогноз погоды.
Да, это тот самый случай, поле которого я не мог его больше видеть. Так вот, все это время лил дождь, и с каждой каплей я пропитывался к нему ненавистью. Мы стояли под козырьком нашего фургона, он что-то рассказывал, а я его почти не слушал.
И он тогда сказал какую-то хрень – даже припомнить не могу. Что-то вроде: “Поливает как из… емкости”. А я спросил: “Чего?”. Он посмотрел на меня и стал объяснять, типа, это устойчивое выражение и все такое. Но это нихрена не устойчивое выражение – он его к чертям перековеркал.
– Ты ведь понимаешь, что это не так говорится? – спросил я его тогда, не в силах скрывать раздражение. Он этого не замечал, он почти ничего не замечал, жил в своем мире, который он понимал по-своему – он все понимал по-своему.