Фонарщик
Шрифт:
— У детей проституток есть некая дегенеративная жилка. Испорченность нервов.
— Да, — согласился Гроувс, обрадовавшись слову «испорченность», от которого было совсем недалеко до «порочности».
— Эта испорченность действует на систему как инфекция. А дочь, о которой вы говорите, тоже проститутка?
— Мне, во всяком случае, об этом неизвестно.
— Она живет в воздержании?
— Этого, — смущенно сказал Гроувс, — я не могу сказать.
— Но она похожа на уличную девку?
— Она похожа на… наоборот. На какой-то стадии она была монахиней.
При этих словах наверху послышался шум — топот женских каблуков, — Штельмах встал, плотнее прикрыл дверь, вернулся на место, откашлялся и почему-то торопливо продолжил:
— Монахиней, говорите? У нее есть особые друзья?
— Особые?
— Монахини, они известны тем, что имеют, так сказать, особых друзей.
Гроувс не совсем понял, что он имеет в виду, но заметил, что доктору явно приятно говорить об этом.
— Она уже не монахиня, — сказал он.
— Вы уверены, что у нее нет особых друзей?
— Мне ничего не известно ни о каких друзьях.
Штельмах был несколько разочарован.
— Бледная?
— Даже очень.
— Выглядит усталой? Темные круги под глазами?
— Да.
— И носит плотно облегающую, туго зашнурованную одежду?
Гроувсу всегда казалось, что очень туго, и он неопределенно кивнул.
— И у нее нарушен менструальный цикл?
— Боже мой, — сказал Гроувс, пытаясь представить, как он задает Эвелине подобный вопрос, — какое это имеет значение?
В ответ на что Штельмах утомленно вздохнул, хорошо знакомый с такой реакцией.
— Это все симптомы современной болезни, — объяснил он, откидываясь в кресле и теребя подтяжки, — о чем я очень подробно написал. Женщины, воспитанные на дешевых романах и бульварных сплетнях. Крепкий кофе, сахар и пряный хлеб. Обтягивающая одежда. Нездоровые перепады жары и холода в северных городах. Испорченный воздух и пыль. Все это вызывает дисбаланс нервной системы. А дисбаланс приводит к нарушениям в работе желудочно-кишечного тракта, сбоям менструального цикла, перепадам в настроении, к нервозности, душевным расстройствам. Вот в чем заключается причина ментальной нестабильности женщины, которая часто сочетается с дегенеративной порочностью и наследственным нравственным вырождением. — Его глаза вспыхнули. — Я могу еще кое о чем вас спросить?
Гроувсу оставалось только признать, что доктор все-таки знает свое дело. Он действительно на удивление ловко сорвал с Эвелины глянцевую оболочку и обнажил ее неисправный внутренний механизм.
— Да, — сказал он. — Спрашивайте.
Штельмах погладил подбородок.
— У этой женщины бывают апоплексические припадки? Судороги?
— Иногда она как помешанная.
— А бывают конвульсии? Провалы в памяти? Галлюцинации?
— В моем присутствии не было.
— Чем она зарабатывает, если у нее нет мужа?
— Она работает в книжном магазине.
— А до этого?
— Мыла посуду. Делала спички.
— Спички! — Штельмах многозначительно опустил голову.
— Да. Это важно?
— Такие люди дышат испарениями фосфора и страдают галлюцинациями, инспектор. Эта женщина, она принимает какие-нибудь медицинские препараты? Настойку опия? Морфий?
— Во всяком случае, мне об этом неизвестно…
— Ходит к врачу?
— Я не спрашивал.
Штельмах был недоволен.
— Вам непременно нужно все выяснить, инспектор. Трудно сделать правильные выводы, не имея полной картины.
Гроувсу это не понравилось. Штельмах как будто намекал, что он что-то упустил.
— Если вам еще неизвестно, — сказал он, — сам лорд-мэр заявил, что это дело уникальное в истории нашего города. Я лично руковожу его расследованием и здесь только потому, что мой долг проверить все версии. Вас мне настоятельно рекомендовали.
— Главный инспектор Смит? — Штельмах даже потеплел, что вызвало еще большее раздражение Гроувса.
— Да, он, — сказал Гроувс и шумно вздохнул. — Послушайте, я могу рассчитывать на то, что вы сохраните тайну?
— Я давал профессиональную присягу.
— Я подозреваю, — заявил инспектор, — что женщине, о которой идет речь, свойственна не просто порочность, не просто неустойчивость, но способность к проявлению невероятной силы и ярости, крайней агрессивности, и именно это я хотел бы выяснить.
Штельмах подумал.
— Вы говорите, что обычно она производит впечатление болезненной особы, так?
— Чаще всего именно так, — подтвердил Гроувс, — как я уже сказал.
Наверху послышался шум, и Штельмах наклонился в кресле.
— Это может быть обманчиво, инспектор, — прошептал он, как будто опасаясь, что приговор услышат наверху. — Маска, понимаете? Этот слабый пол очень хитро скрывает свою силу, они поднаторели в этом. Женщина, о, она окутывает себя пеленой утонченности и добродетельности, но по сути прирожденный хищник. В жару она пускает в ход веер, в дождь не может перешагнуть лужу, хотя на самом деле выносливее мужчины. С виду невинность, в голове она постоянно плетет интриги. Однако силу она использует не в благородных целях. Энергию, с помощью которой мужчина творит и созидает, женщина направляет на раздоры и разрушение. Она великий обманщик.
Гроувс похолодел и спросил себя, сознательно ли Штельмах произнес последнюю фразу.
— Но иногда женщина сама кое-чего не осознает, — продолжал врач. — В обществе она постоянно играет спектакль, она продолжает играть его каждую ночь, она пытается подавить свои инстинкты, задавить свою беззаконную природу и становится неуправляемой, она постоянно возбуждена. Женщина в состоянии истерики часто способна на невероятные вещи. Вы бывали в психиатрических лечебницах, инспектор?