Формула кризисов. В паутине соблазна. У последней черты
Шрифт:
В общем, целый день, пребывая в какой-то лихорадке, я описывал своего героя. А на следующее утро, даже не перебелив и не правя, я с отчаянной решимостью представил свой опус на суд начальника штаба. Подполковник молча прочёл все мои восемь страниц. Так же молча взял печать и проштамповал их. Затем вызвал машинистку и приказал: «Срочно – три экземпляра. Оригинал с печатями и росписью автора и первый экземпляр – в журнал «Военные знания», второй – в стенгазету!»
– Ну вот, а ты отнекивался. Получилось же, – по-отечески пожурил меня шеф и тут же отослал в командировку.
Сказать откровенно, я тогда толком так и не осмыслил, что произошло. Лишь мать успокоил: приняли, мол, заметку и не ругали. Моя худенькая многострадальная мамочка вздохнула
Гранки с моими подписями в тот же день фельдъегерской связью отправили в Москву. Через неделю в Семипалатинск прислали только что отпечатанный номер журнала с моим очерком. А через три дня я стал старшим редактором теленовостей.
Выходить в эфир нужно было ежедневно по 15 минут. Это семь с половиной страниц машинописного текста плюс видеоряд. Для съемок мне дали изрядно потрепанную автомашину, кинооператора, у которого с перманентного похмелья вечно то не хватало плёнки, то что-то ломалось, и начинающего фотографа – племянника директора телерадиокомитета. Второй редактор отдела, только что окончивший университет, прекрасно рассказывал анекдоты, но с информацией дела у него шли туго. Так что настоящим профессионалом среди нас оказалась только девушка-звукооператор, присланная для укрепления кадров из Алма-Атинской телестудии.
В общем, чтобы накормить новостями прожорливый эфир, вертелся я, как волчок. Забот прибавила еще и возложенная на меня обязанность подбирать для читки новостей дикторов, которые сразу же приобретали бешеный успех у зрителей и… проблемы с жёнами, поклонницами и поклонниками.
В то время некому было оградить новоявленных «телезвёзд» от назойливых почитателей. И хотя в Семипалатинске тогда насчитывалось едва ли триста тысяч жителей, ажиотаж этой малоискушенной аудитории вокруг открывшейся телестудии и её дикторов, которых экран вдруг высветил в каком-то романтическом и загадочном ореоле, принес как расплату за популярность немало бед в их личную жизнь. Так, Саша, один из наших дикторов, прежде бывший школьным учителем, – худенький, слабый здоровьем, но обладавший веским грубоватым голосом и правильными мужественными чертами лица, буквально не мог отбиться от школьниц, которые засыпали его письмами, предлагая встретиться. В конце концов он перед кем-то не устоял. Пошли сплетни, и нашей «телезвезде» с женой и двумя детьми пришлось уехать из Семипалатинска.
Все эти светские сплетни вокруг дикторов, особенно красавиц-девушек, которых я формально принимал на работу, хотя окончательное решение конечно же принималось директором студии, отдел пропаганды и агитации обкома ставил в вину почему-то именно мне.
Но подобные текущие недоразумения были всего лишь «цветочками» в моей карьере начинающего провинциального журналиста. Главным конечно была работа: оперативное освещение событий, происходивших в области и стране. Тогда ещё в Семипалатинске не было ретранслятора, и вести из Москвы доставлялись авиапочтой. Видеоряд фиксировался на плёнке, а пояснения к нему шли машинописным текстом. Всё это нужно было редактору и звукорежиссеру совместить, и только тогда изображение и синхронный текст к нему шли в эфир.
Новому делу мне пришлось учиться, что называется, с колёс. Не обошлось и без курьёзных случаев. Как-то утром, когда я шел на работу, у меня вдруг закружилась голова, я свернул с тропинки, которая вела в студию, и… свалился в яму. Телестудия была построена на окраине города на пустыре, где когда-то были индивидуальные жилые дома. Вот я и угодил в одну из этих ям, оставшихся после сноса.
Очнулся от какого-то шороха возле уха. Любопытная пушистая белочка соскочила с около стоящего куста, видимо, решив выяснить, кто это пожаловал к ней в гости. С трудом выбравшись из ямы, со звоном в ушах и с каким-то вальяжным безразличием, отряхнувшись,
Вскоре мои подозрения о ложном, показном уважении, которое выказывали мне мэтры областной журналистики, за всю свою долгую работу в газетах и на радио ни разу не публиковавшиеся в Москве, тем более в журнале, который расходился огромным тиражом не только в Союзе, но ещё и в семидесяти странах мира, – подтвердились. В тот день, собрав информацию по области и обработав плёнку Центрального телевидения, где в числе прочих новостей шло сообщение, что первый секретарь Московского городского комитета партии Егорычев принял иностранную делегацию, я не пошел на вечерний тракт (репетицию) перед выходом в эфир. И напрасно: именно в тот вечер старшим редакторам новостей всех телестудий огромной страны пришли телеграммы: «Убрать с эфира Егорычева». Потому что тем же вечером его сняли с работы. Меня в студии не было, а главный редактор, обязанный по должности просматривать такие телеграммы, то ли недосмотрел, то ли попросту подставил меня. В общем в наших новостях опальный Егорычев в тот вечер спокойно принимал делегацию из-за рубежа, и ни у кого из семипалатинских телезрителей и мысли не возникало, что этого большого партийного бонзу ещё более могучие вершители судеб уже выгнали с работы.
Наутро мне устроили выволочку: из студии, правда, не уволили, но строгий выговор влепили. И это опять-таки были только цветочки. Горькие ягодки мне пришлось вкусить буквально через несколько дней.
Как я уже говорил, 1967-й год был юбилейным для государства, занимавшего шестую часть суши нашей планеты и провозгласившего всеобщее равенство и благополучие граждан, положенные советским людям согласно учению марксизма-ленинизма. Поэтому сверху была спущена директива: усиленно пропагандировать имена и заслуги участников революции, всех, кто устанавливал и защищал Советскую власть.
Я разыскал в местном музее документы пожилой революционерки, из которых узнал, что Мария Сидоровна Петухова участвовала в штурме Зимнего дворца в качестве медсестры. Этот материал пошел в эфир, а на следующий день раздался звонок из редакции областной газеты «Иртыш».
– Гера, ты нашёл хороший повод для очередного очерка, – возбужденно сообщил мой знакомый – Борис. Накануне мы обмывали моё назначение, и он очень гордился тем, что якобы был моим протеже.
– Давай текст, строк на триста; мы опубликуем, а там предложишь его и Москве. Такие материалы им сейчас только подавай.
Я стал отказываться, ссылаясь на занятость, но Борис настоял. Вскоре в «Иртыше» появилась моя статья: «Штурмовавшая Зимний». Материал подхватили другие издания. В общем слухи о героической женщине росли, хотя сама Мария Сидоровна не была обласкана Советской властью. Было ей в то время 73 года. Бурная послереволюционная жизнь этой некогда красивой, блондинистой и высокой казачки сложилась непросто. Работала она и следователем по делам по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом, и председателем сельсовета, и на других должностях. А вот на создание семьи времени не хватило. И доживала она свой век со стариком-баптистом, получая от «благодарной» Советской власти 17 рублей пенсии, которых едва хватало на десять дней. Руководители и учителя школ, знавшие бедственное положение бабульки, приглашая ее на очередную встречу с учениками, сбрасывались и тем помогали прожить.