Формула кризисов. В паутине соблазна. У последней черты
Шрифт:
В общем Архипела ГУЛАГ, открытый и описанный А. Солженицыным и глобально озвученный и осужденный мировой общественностью, благодаря бессмертному завещанию великого Альфреда Нобеля: премиями отмечать труды авторов, «вносящих наибольший вклад в дело служению всему человечеству». Но несмотря на смену режима в СССР Архипела ГУЛАГ продолжается. Но теперь уже в более изощренной и заувалированной форме, не Органами бывшего Союза, а Олигархической Системой капитализма, при который богатые – богатеют, а бедные – беднеют. Это Система бросила в бездну нищеты и бесправия миллионы и миллиарды безработных, что признают даже руководители Международного валютного фонда и Всемирного банка.
Только
И… странное дело! Их кумир-писатель, который так любил говорить о гражданской позиции, о национальном самосознании, оставался глух и нем к страданиям народа. С первых же дней акаевского режима он получил тёплое местечко посла в цивилизованной Европе.
Конечно, весь этот маразм происходящего на глазах отца и на моих собственных глазах заставил думать, анализировать и в конечном итоге написать эту книгу. Возможно, она в какой-то мере поможет молодому поколению лучше разбираться в людях, которым они доверяют свою судьбу, устраивать свою жизнь более разумно. Нам всем нужно постоянно помнить, что с того момента, когда мы вручаем власть новому президенту, парламентарию, судье, мы становимся их потенциальными заложниками. И наши личные судьбы во многом будут зависеть от их порядочности и добросовестности в принятии и исполнении законов.
Часть первая
Хотя солнце светит всем одинаково
Волей судьбы, а вернее предопределивших ее обстоятельств, я оказался в конце 1967 года в Киргизии. Мне, бывшему ссыльному, несмотря на то, что к тому времени я, как и сотни тысяч других репрессированных граждан, был уже реабилитирован, система вновь беспощадно и подло напомнила о себе.
Тот, юбилейный для Советской власти год, я встретил в Семипалатинске, будучи, как говорится, на подъеме: нежданно-негаданно меня, не имевшего прежде профессионального отношения ни к прессе, ни к радио, ни тем более к телевидению, назначили старшим редактором самого оперативного и престижного отдела – отдела новостей только что открывшейся областной телестудии.
К тому времени я успел окончить профессиональное училище, получив специальность механика паросиловых установок, поработать кочегаром, масленщиком и помощником машиниста на речных судах и поучиться в трёх высших учебных заведениях, ни одного, впрочем, так и не окончив. Зато еще в 16 лет экстерном сдал экзамен на киномеханика и шофера кинопередвижки. «Крутить кино» мне нравилось больше всего; я преуспел в этом деле, за что и был назначен инженером областного управления кинофикации, а затем директором кинотеатра.
В Семипалатинск мы приехали к маминым сестре и брату, которых она разыскала после ссылки. В начале 60-х здесь, в Семипалатинской области, шли активные испытания атомного оружия. Чуть ли не каждую неделю наши окна дребезжали от мощных подземных взрывов, хотя полигон находился почти за сотню километров от города. Перед открытием телестудии я уже работал старшим инспектором боевой подготовки семипалатинского областного штаба гражданской обороны. Работе штабов такого уровня в Казахстане тогда придавалось большое значение. Ведь именно здесь, в Казахстане, Советский Союз создавал самый мощный ядерный кулак, которым впоследствии размахивали советские руководители, держа весь мир в страхе и напряжении.
Так вот… Во время очередных учений по гражданской обороне, в которых мне была отведена роль посредника в ряде южных районов области, наш начальник штаба подполковник Новодран на разработке оперативной обстановки сообщил:
– Ночью, при заходе в порт, подразделение гражданской обороны парохода «Джамбул Джабаев» совершило героический поступок.
Воцарилось тягостное молчание. Редактор стенгазеты был в отпуске, редколлегии как таковой не существовало. Каждый очередной номер делал кто-нибудь из сотрудников штаба по приказу.
– Та-а-к… – обиженно протянул суровый начштаба. – Нет, значит, желающих? – Видно, очень уж хотелось товарищу подполковнику, чтобы «героический поступок» был приписан команде «Джамбула Джабаева» именно как подразделению гражданской обороны, хотя в учениях пароход не участвовал и все это время мирно таскал баржи по Иртышу. – Тогда поручим это дело бывшему киношнику! – приказал Новодран и ободряюще подмигнул мне.
Напрасно я старался объяснить, что никакого отношения ни к литературе, ни тем более к созданию фильмов не имею, что всего лишь технарь… Шеф был неумолим: «Сходи в областную газету. Помогут. Они как-никак тоже подразделение гражданской обороны».
В отделе литературы и искусства областной газеты «Иртыш» работал мой хороший знакомый – Борис Москвин, несколько флегматичный, но свойский парень.
– Так это дело проще простого, – заявил он. – Возьми нашего фотокора, побеседуй с командой да и напиши. Мы тоже опубликуем.
С Борисом мы были заядлыми холостяками, не раз гуляли в общих компаниях, и потому я откровенно попросил его написать за меня эту злополучную заметку.
– Не могу, брат, времени нет, – решительно отмел он мою просьбу. – Срочно делаю полосу в номер. Действуй сам. Не боги горшки обжигают!
Вот так, по приказу, я получил первый опыт и на своей шкуре познал, какая, оказывается, это нелёгкая ноша – журналистский труд.
Впрочем, сначала всё шло хорошо. Мы сфотографировали команду парохода и его капитана – фронтовика, кавалера двух орденов Славы. Как оказалось, в три часа ночи пароход вошел в гавань. Стояла поздняя осень, и по Иртышу уже тянулся ледок. Причалить вплотную к пирсу оказалось невозможно. Порт был забит катерами и большими судами, пришвартованными на зимнюю стоянку. «Ну, мы котлы, значит, не заглушили, – рассказывал капитан, – оставили на вахте до утра матроса и кочегара, а сами сошли на берег. В порту, сами знаете, огромные элеваторы с хлебом. Проходим, а возле одного курится дымок. Я постучал по шнеку – оттуда пламя. Что делать? Побежали на судно поднимать пар в котле, чтобы из брандспойта залить пожар, да без толку: не достает струя до элеватора. Послал матроса звонить в пожарную команду, но у них там маневровый тепловоз застрял на переезде, не могут выехать. А пожар тем временем разрастается. Пришлось два судна сорвать с якорей, чтобы вплотную к пирсу подойти. Ну, давление в котле уже поднялось, размотали рукава да и затушили огонь», – буднично закончил капитан свой рассказ.
Я старательно всё записывал и запоминал. Казалось, остался сущий пустяк – изложить факты в газете. И лишь дома, сев за стол, я понял, что это и есть самое трудное: все мои потуги описать произошедшее оказались тщетными. Так, «в муках творчества», прошло двое суток. Всё, что я намарал за это время, мне самому не нравилось. Мать с отцом тоже переживали, не зная, как мне помочь.
На утро третьего дня, вконец измученный бессонными ночами, я включил радио и вдруг услышал песню, которая до сих пор проходила как-то мимо сознания. Там были такие слова: «Пусть радостью будет дорога тем, кто идёт». И мне враз представился мой собеседник. Порядочный человек и хороший капитан, он прошел все тяготы войны. Был неоднократно ранен, и теперь ходит с костылём. Но ни усталость, ни возраст не сделали его равнодушным. Мог бы он пройти мимо загоревшегося элеватора. Какое ему дело, отчего там курится дымок… Ночь стоит холодная и глухая, да и устали все после рейса…