Формула кризисов. В паутине соблазна. У последней черты
Шрифт:
Её документы, как я говорил, хранились в музее. А домишко принадлежал баптисту, с которым жила Мария Сидоровна, и суровый старик иногда поколачивал сожительницу, упрекая её и за Советскую власть, и за «непутёвую» жизнь.
После публикации материалов о забытых героях, как это частенько бывало в огромной стране, партийное руководство вдруг спохватывалось и старалось их облагодетельствовать. Так случилось и с моей героиней. В спешном порядке горком выделил ей квартиру, купил необходимую мебель и прибавил пенсию.
Семипалатинской революционеркой заинтересовался собкор «Правды» по Казахстану.
– Старичок, давай изладим материал для нас, –
«Старичку» тогда было чуть за тридцать, но такое обращение считалось между журналистами верхом благосклонности и уважения товарища по перу. Без ложной скромности я отказался от этого лестного предложения, также сославшись на занятость.
– Если сочтете нужным, возьмите за основу мой материал и поставьте под ним после вашей мою подпись, – предложил я.
На том и порешили. Правдист запросил Центральный партийный архив: числится ли коммунистка Мария Сидоровна Петухова в списках старых большевиков? Из Москвы ответили, что Мария Сидоровна Петухова, тем более якобы принимавшая участие в штурме Зимнего дворца, в списках не значится. А, между прочим, собкор уже заявил материал, и он числился в плане редакции. И тут заработал огромный партийный маховик единовластия, который переломал судьбы и жизни не одной сотне тысяч ни в чём неповинных людей. Обиженный собкор, которого редакция пожурила за проявленную беспечность, позвонил секретарю ЦК компартии Казахстана по идеологии и выразил своё возмущение: по республике, мол, гуляют очерки о «дутых» героях! Секретарь ЦК вызвал в свою очередь секретаря семипалатинского горкома и дал ему нагоняй. Ко мне же пришли «товарищи» из КГБ и вежливо побеседовали. Я объяснил чекистам, что ничего преднамеренного в моих действиях не было. Партийные и другие документы Петуховой хранятся в музее уже несколько лет. По указанию того же горкома её регулярно приглашают на встречи с молодёжью. И что я, как журналист, со слов героини только описал события тех революционных лет. Товарищи ушли, пообещав на прощание: «Разберёмся во всём досконально, и вам сообщат».
Прошел почти месяц. Директор студии и главный редактор почти перестали со мной здороваться. С работы меня не увольняли, но я чувствовал, что оказался в подвешенном состоянии. Родители, перенесшие почти двадцать лет ссылки, окончательно пали духом.
Как-то вечером после работы я зашел в центральный гастроном, рядом с которым дали квартиру Марии Сидоровне, а потом так же спешно забрали её обратно. У прилавка заметил мою героиню: высокая седая старуха о чём-то оживлённо беседовала с продавцом. Увидев меня, бросилась навстречу и обняла. Я стал её успокаивать: «Мария Сидоровна, всё в жизни бывает. Обещали же разобраться…»
– Да разобрались, разобрались, сынок! Всё мне вернули. Пойдём-ка ко мне в гости.
Не веря своим ушам, я пошел к старушке. В аккуратной однокомнатной квартире стояла современная мебель. На столе красовался самовар с выгравированной надписью: «М. С. Петуховой от Семипалатинского горкома КПСС».
Мария Сидоровна поведала мне свою историю, которая чуть не стала для нашей семьи трагедией. Мы вновь почувствовали жестокий оскал партийной системы, когда каждую ночь отец и мать ждали ареста сына.
Оказывается ещё в тридцатые годы Мария Сидоровна, работая председателем сельсовета, переезжала на бричке небольшую, но разлившуюся по весне речку. Водой смыло её полевую сумку, в которой находился партбилет. В это время шла регистрация старых коммунистов, участвовавших в революции, и Марию Сидоровну, не имевшую на руках партбилета, не включили
С этой историей разобрались ещё дней десять назад, но мне о результатах проверки не сообщили. Хотя руководство студии было поставлено в известность. В состоянии нервного срыва я высказал директору и главному редактору все, что о них думаю, и бросил заявление об увольнении. Я уже не мог смотреть на их хитроватые физиономии. А расставаться с журналистикой уже не хотелось, и товарищи посоветовали поехать в тихий столичный город Фрунзе. Так я оказался в Киргизии, не имея здесь ни единого знакомого.
Я приехал во Фрунзе в начале ноября в состоянии глубочайшей депрессии. Город, действительно, производил впечатление тихой и мирной столицы маленькой республики на окраине огромной империи. Но, как оказалось, и здесь совсем недавно бушевали нешуточные страсти. Жители города, доведённые милицейским беспределом до белого каления, устроили стихийный бунт: переворачивали машины «стражей порядка», ловили милиционеров и выясняли с ними свои отношения…
Об этом я узнал в буфете кафе «Сон-Куль». Буфет сам по себе был необычным для меня заведением: под открытым небом на плоской крыше трёхэтажного здания за столиками сидели и стояли мужчины, пили вино и закусывали. В холодной Сибири и в ещё более промозглом Семипалатинске мне ничего подобного наблюдать не приходилось.
Я взял стакан портвейна и подошел к самому краю этого своеобразного солярия. Ветви могучего карагача, ещё почти зелёного, нависали над столом, возле которого расположились двое мужчин.
– Можно к вам присоединиться? – обратился я с дежурной фразой. Резкая смена климата – из снежной круговерти Северного Казахстана до почти райской, зелёной теплоты южного города – приподняла настроение. Мы разговорились.
От моих новых знакомых – Алексея Ивановича и Дмитрия – я и узнал о прошедших беспорядках. Чувствовалось, что мне рассказывают далеко не всё, не называя ни конкретных имен, ни мест происшествий. В городе шла тотальная проверка, выявляли зачинщиков и участников бунта, и мои знакомые говорили о событиях так, будто пересказывали случившееся как бы со слов других.
Алексей Иванович, высокий средних лет мужчина при галстуке и в плаще, сразу обратил внимание на мою одежду. А экипирован я был модно: в начале осени в моей передаче выступала главный модельер алма-атинского Дома одежды со своими девочками; они мне и уступили по госцене модную кепку и полупальто из синтетики, но на меху. Это была тёплая и удобная одежда, но для южной осени она выглядела немного не по сезону.
– Не расстраивайтесь, погода у нас резко континентальная, меняется быстро, так что завтра и снег может пойти, – успокоил меня Алексей Иванович. Он работал в кинофикации, видимо, на руководящей должности и поэтому, узнав о моём «киношном» прошлом, пригласил:
– Заглядывайте к нам, если не устроитесь на телевидении.
Я ему явно импонировал. Мой краткий рассказ о себе вкупе с моей неустроенностью заинтересовал его. Кроме того, как я узнал позднее, он тоже пописывал в газеты.
– Гостиниц у нас раз-два и обчёлся… Попробуйте устроиться вон в той, – он указал на небольшое двухэтажное здание на противоположной стороне улицы.
Я записал его телефон, и мы распрощались. Наступили сумерки, а у меня не было крыши над головой. Смутное чувство тревоги – от всего, что произошло со мной и во Фрунзе, – слилось воедино, и снова подступила хандра.