Фраер
Шрифт:
При ходьбе Сеня по блатному сутулился и прятал кулаки в рукава фуфайки. Если надо было повернуть голову, он поворачивал не шею, а все туловище.
Сеня был изломан, истеричен, жалостлив и часто более жесток, чем остальные зэки, когда речь шла о чужой человеческой жизни.
В отличие от многих, жил один. Как говорил сам, ни родины, флага. Передач не получал. Был похож на маленького злобного поросёнка. Старики пенсионеры его побаивались. Сеня любил повторять:
– Я человек не злопамятный – сделаю зло и забуду!
Он бил палкой обиженных, крича при этом.
– Вы, гребни, должны уважать блатных! Я научу! Я блатной! Я живу этой жизнью! Это мое, а ваше – вонючие тряпки и стирка носков!
Сеня закентовался с новым смотрящим.
– Не нравится мне, Сеня, положение в отряде. Общему внимание никто не уделяет, мышиные движения какие то. Козлам жопы лижут...
Лёва отхлёбывает из кружки чифир и передаёт её Сене.
Тот соглашается.
– Ты прав, братка. Всё от того, что традиции воровские забывать стали. Сук не режут, к куму в кабинет как к себе домой шастают.
Разговор о понятиях происходит в проходе смотрящего. После чифира Сеня и Лёва играют в нарды, о чём-то долго говорят, гуляя в локалке.
* * *
Отбой в зоне — в двадцать два ноль-ноль. По выходным — в двадцать три.
Для зэков отбой - понятие относительное. Все арестанты давно усвоили старое зэковское правило - «В тюрьме отбоя нет». После десяти самая-то жизнь и начинается.
Гоша получает взятку и отбывает спать. Сеня включает телевизор и пенсионеры чинно заполняют телевизионку. Любимая передача с голыми бабами. Она идёт всю ночь. Мужики затаив дыхание и пуская слюни, наблюдают, как блондинка в халатике медсестры делает минет здоровенному негру.
Дракон стоит на атасе. Пенсионеры расползаются по своим шконарям далеко за полночь. Насмотревшись на голых сисястых тёлок- кричащих, сосущих, мычащих от удовольствия, деревенские мужики сопели и похрапывали в темноте. Снилось им что-то приятное- лес, речка, жопастые, сисястые доярки с кринками парного молока в руках.
Я давно уже заметил, что за колючей проволокой почему то всегда снятся яркие и и удивительно логичные сны. Наверное поэтому просыпаться в тюрьме всегда тяжелее, чем на воле.
Только Сеня полночи ворочался на своём продавленном матраце. Скрипел зубами, стонали пружины, навевая тоску и печаль на ночного дневального.
Моя бабушка говорила в детстве, если человек скрипит зубами у него глисты.
Утром телевизионку оккупирует Асредин. Он рисует плакат по заданию замполита. Чтобы не лезли с советами, всех выгнал.
Пенсионеры сидят на шконках. Обсуждают ночной сексуальный ликбез. Ждут отрядника.
Старший лейтенант Гордеев появляется в сопровождении начальницы спецчасти майора внутренней службы Эльзы Ракитской.
Спецчасть – это не так тревожно, как оперативная или режимная часть. Там ведают документами и делами, кому сколько сидеть, кого освободить. Белые воротнички системы ГУИН. Канцелярия. Бюрократы.
И хотя никто не встает, все заметно подтягиваются и моментально наступает тишина.
– Граждане осужденные!- Строго говорит отрядник.
– Красные педерасты! — Внезапно доносится из телевизионки раскатистый бас.
Отрядник немеет. Эльза краснеет под слоем штукатурки.
– Расстрелять из танков собственный парламент! Страна мерзавцев и подонков! Бедная Россия!
Вова Асредин был интеллигентный человек, в прошлом актёр. Его интеллигентность не имела ничего общего с добропорядочностью. На свободе он пил, гулял, изменял жене и как настоящий русский человек ругал коммунистическую партию и правительство. Сел по лохматой статье, то есть за изнасилование. Долгое время его любовницей была жена секретаря парткома театра. Потом она приревновала его к молоденькой гардеробщице. Написала заявление в прокуратуру. Вова сел. Всем говорил, что страдает за политику.
В этом не было ничего необычного. В России все неординарные люди часто заканчивают либо алкоголизмом, либо тюрьмой.
Положение спасает Влас. Витя Влас, ещё тот крендель. Окончил тот же институт, что и я, только парой лет раньше. Кажется я припоминаю его лицо в институтских коридорах.
– Гражданин майор.- Вклинивается он в разговор.- А что слышно за амнистию? Ведь не может быть, что бы в стране победившей демократии в знак победы над последним убежищем коммунистов не был принят акт о прощении.
Изольда начинает ему что-то долго и путано объяснять.
Из телевизионки медленно, как парусник Крузенштерна выплывает Асредин. Он в старых провисших на коленях трениках и серой майке, из под которой выглядывает живот, поросший кустиками седых волос. Асредин величественно бросает:
– Начальник! Меня не кантовать до ужина.
Замечает начальника спецчасти.
– Целую ручки, Изольда Карловна. Извините, что не в буквальном смысле!
Отряднику неловко. Он тушуется. Хватает Ракитскую за рукав, уводит к себе в кабинет.
Душман говорит Власу.
– Вот ты мастер языком трындеть! Чисто наш замполит! Когда его шальной пулей убило, после этого язык ещё два дня во рту болтался.
* * *
Прошёл уже год как я пришёл этапом. Я и сам не заметил, как прижился и обжился на зоне. Обзавёлся полезными связями на швейке, в библиотеке, в бане. Оброс кентами и собеседниками.
Один из собеседников- Асредин.
В нём погиб великий артист. Даже внешне он был похож на Шаляпина.
Рослый, вальяжный, крупное значительное лицо – все соответствовало породе. И голос. Бархатный баритон.