Фрагментация
Шрифт:
Я стою на широком деревянном крыльце и замечаю, что на меня снова падают солнечные лучи, подкрашенные еловой синевой. За пределами дома все прекрасно и пропитано жизнью. А дом все омертвляет. И почему в такие теплые деньки нам не разрешают проводить больше времени на улице? Почему мы вообще должны подчиняться этому дебильному распорядку? Впрочем, таких «почему» в нашем «лесном доме» очень много. Мне очень жаль Илзе. И я очень хочу, чтоб ее мама скорее бы пришла за ней. Моя-то мама уже никогда не придет, так мне сказали врачи, и спустя годы я начинаю им верить. Но про мать Илзе ничего подобного не говорили. Так что она наверняка вернется. Только надо ее найти и рассказать, как Илзе ее сильно ждет. Если она выздоровела, то все поймет.
Я направился к большому
Аппетит так и не возвращается. Я быстро прохожу мимо шумной столовой, поднимаюсь на второй этаж и захожу в свою комнату. Там сейчас никого не нет, все обедают. А после обеда Аскольд с Эрвином любят смотреть телевизор. Хотя сомневаюсь, что они что-то понимают в этих телепередачах. Я и сам-то не очень разбираюсь в этих часто сменяющихся картинках и уж особенно рекламе. Правда, иногда там показывают разные смешные сериалы про очень глупых людей. Даже мы над ними смеемся и все удивляемся, почему эти люди не с нами и кто их вообще умудрился выпустить на волю из лечебниц и диспансеров. Вот уж точно, где можно увидеть настоящих сумасшедших, так это в сериалах. Единственный, кто из моих соседей не смотрит телевизор, это Ивар. Он всегда в кровати, даже ест в ней. Но его вчера увезли в больницу, потому что он опять наколупал со стены краски и наелся ее. Теперь ему наверняка будут делать промывание.
Как я и думал, комната оказывается пуста. На моей кровати лежит аккуратный сверток из белой бумаги, перетянутый толстой лентой скотча. Я быстро разрываю скотч, разворачиваю сверток и улыбаюсь. Передо мной лежат три книги. Моя дорогая оценщица, девушка с огромными добрыми глазами, не забывает меня и продолжает носить новый материал. Я почти уверен, что она влюбилась в меня. Все книги совершенно новые, с красивыми обложками. Я раскладываю их на кровати. Первая книга достаточно толстая, в глянцевой черной обложке. На ней большими золотыми буквами написано: Стивен Хоукинг «Краткая история времени». Вторая книга называется «Фата-моргана». На обложке нарисована красивая женщина с длинными распущенными волосами. Она будто парит в облачном небе, ее длинное платье развевается, а руки широко раскинуты. Под ней нарисована большая красная цифра «один», а под цифрой мелким шрифтом написано: «Библиотека зарубежной фантастики». У третьей книги странное название: «Любящая доброта. Искусство быть счастливым». На серой обложке изображен белый цветок (скорее всего цветок лотоса) и бронзовое улыбающееся лицо женщины с закрытыми глазами.
Книги обещают быть интересными, и я в предвкушении ложусь на кровать, подтягиваюсь, схватившись руками за железные прутья спинки. Книги всегда дарят мне спокойствие. Вот я смотрю на них и чувствую, как улетучиваются мои сегодняшние страдания. Образы Илзе и соцработницы тускнеют, колышутся уже неясным маревом далеко-далеко. А я превращаюсь в маленького пружинистого светлячка, застываю над широкой дорогой, выстланной вереницами букв и слов и уводящей далеко за пределы этого мира. Книги хочется прочитать с комфортом. Поэтому я встаю с кровати, чтобы раздеться. Стаскиваю свои ужасные бесформенные серые штаны и застиранную рубашку. Подхожу к маленькому круглому зеркалу, которое висит у нас в комнате на стене, и долго смотрю на себя.
Я вижу в отражении только свое лицо и плечи. Нельзя сказать, что мне нравится то, как я выгляжу. Лицо довольно худое и вытянутое. Над щеками выпирают скулы, над ними располагаются совершенно обыкновенные серые глаза, а под носом, напоминающим большую картошку, застыла нитка плотно сомкнутых губ. Я пытаюсь улыбнуться и вижу в отражении жалкую гримасу человека, который по-настоящему был счастлив очень давно и поэтому разучился естественно улыбаться. Кривая ухмылка приоткрывает мелкие острые зубы. Среди них предательски темнеет испорченный передний зуб. В нашем лесу никому не чинили зубы. Раз в месяц приезжал доктор, который мог по желанию клиента испорченный зуб вырвать. Но я это делать отказался. Уж лучше ходить с испорченными зубами, чем совсем без них. Тем более он не болел. Я подумал, что зря улыбался оценщице. Если она увидела мой черный зуб, то наверняка разлюбила меня.
Я снова ложусь на кровать, накрываюсь одеялом и аккуратно раскладываю поверх него книги. Открываю их одну за другой. Дорога из светящихся букв снова появляется передо мной. Я медленно, с расстановкой переворачиваю страницы, пробегая взглядом по колышущимся буквенным рядам. Они нервно застыли в ожидании моего прикосновения. Они так хотят начать творить, но не могут начать без меня. Я прикасаюсь к ним. Прохожусь взглядом сначала по самым макушкам. Слова выгибаются, будто спина у кошки, когда она трется о кухонную дверь в нашей столовой.
Потом я хватаю слова рукой, зачерпываю в ладони, сколько могу, из одной книги, а потом из второй и третьей и со всей силы бросаю воздушные россыпи на стену. Слова разбиваются о нее, буквы разлетаются по стертым обоям разноцветной мозаикой. Некоторые буквы не успевают зацепиться, сваливаются на пол, за кровать. Значит, они не нужны мне сейчас. А я все бросаю и бросаю горсти на стену, смешивая истории во что-то новое. Через несколько мгновений буквы заполняют всю стену, начинают шевелиться, ползти друг к другу, словно маленькие жуки «бронзовки». Буквы не могут жить вне текста, сами по себе они не обладают смыслом. И вот, на секунду разрозненные моей силой, они снова собираются в монолит, мелко подрагивают от усилий и наконец застывают. Вся стена над моей кроватью залита фигурной канвой нового текста. В нем можно прочитать уже совершенно новую, никому не знакомую историю.
Машиах (мысли)
Машиах не знал, зачем он появился в этом мире; кого он должен был в нем любить и почему. Он не задумывался, зачем он каждый день чинит волокуши и почему они так часто ломаются. Машиах был обычным ремонтником на спутнике Аргон-406, вращающемся по орбите вокруг необитаемого газового гиганта. Карликовую планету населяла отсталая аграрная цивилизация балхов. Сородичи не любили Машиаха, потому что он был из питомника. Родовая ячейка отказалась от него сразу после рождения. У него был врожденный дефект. На ногах отсутствовали перепонки. Остальные балхи обладали прекрасной переливающейся кожей между пальцев. Она позволяла им скользить по заболоченной местности, как на коньках, и вырывать волокушей бесценный гилиус. Из гилиуса – единственного сырья на Аргоне, делали очень дорогие украшения для всей галактики. Обывателю не приходило в голову, что переливающиеся драгоценные ожерелья были всего лишь обработанными наростами минералов, собранных с водорослей на далекой планете. Гилиус обладал двумя уникальными свойствами. Он светился в темноте из-за избытка фосфора и обладал фрактальностью – мелкие кристаллы точно повторяли структуру более крупных.
В обмен на гилиус население Аргона получало необходимые для жизни продукты питания и атомные генераторы, дающие тепло и свет. Неприхотливые условия жизнедеятельности не менялись веками. Каждый житель зарабатывал свое право на питание и тепло ежедневным тяжелым трудом. Работа Машиаха была второстепенной. Он лишь чинил поломанные волокуши, и за это община терпела его. Машиах спал в отдельном бараке. Сородичи общались с ним только по необходимости. За глаза его называли «беспалым», и девушки-балхи при его появлении брезгливо отворачивались. Отсутствие перепонки на пальцах означало для балхов не только физический недостаток. Перепонка была залогом существования их вида. Она означала духовную связь с общиной и с планетой, которая давала им жизнь. Поэтому Машиах для всех остальных был изгоем. Он был хуже чужака.