Фрагментация
Шрифт:
– Мы должны с тобой сильно раскачаться на этих качелях, – говорит Илзе, – так сильно, чтобы они перекрутились вокруг себя, и тогда мама обязательно ко мне сегодня придет. Я уверена. Серые зрачки покрываются веселыми искорками. Я готов все отдать на свете, чтобы эти искорки там всегда оставались.
– Давай, – соглашаюсь я и смотрю на качели – огромную деревянную скамью, прибитую двумя длинными перекладинами к круглому шарниру наверху.
Мы забираемся на скамью и начинаем ее раскачивать. Каждый по очереди приседает и резко выпрямляет колени. Мы смотрим друг на друга, смеемся и раскачиваемся все сильнее. Ветер растрепывает белокурые волосы Илзе. Пряди то закрывают ее лицо, то откидываются назад, подставляя сиреневым солнечным лучам
– Нужно обязательно перевернуться, – кричит она, – иначе мама так не придет.
Я кричу ей в ответ, что так не пойдет, мы можем сломать перекладину, качели развалятся, и мы разобьемся. Но Илзе не собирается так просто сдаваться. Она еще быстрее приседает и резко выпрямляется. Перекладины бьются уже с немного другим звуком, напоминающим треск дерева.
Я смотрю вниз и вижу, что Марис с моими друзьями выбежали из мастерской. Они стоят, смешно задрав головы, а некоторые из них даже открыли рты. Марис что-то кричит нам. Из большего дома выбегает социальная работница. За ней быстро идет какой-то незнакомый мужчина. Оказавшись около качелей, они тоже начинают кричать. Но мы раскачаемся все сильнее и сильнее. Мужчина бегает вокруг качелей и пытается ухватить перекладину. Наконец-то у него это получается. Он подпрыгивает и цепляется за край перекладины с моей стороны. Сверху раздается жуткий треск. Одна из перекладин вместе со скамьей отламывается, и мы летим вниз. Каким-то чудом куски дерева ни в кого не попадают. Я улетаю в кусты, а Илзе падает прямо на мужчину.
Я с трудом присаживаюсь и ощупываю ногу. Она сильно болит, но вроде цела. Потом раздвигаю ветви черной смородины и пытаюсь рассмотреть незнакомца. У него желтые закрученные вверх усы, напоминающие мокрые пучки соломы, голубые глаза и очень испуганное лицо. Илзе лежит на нем, уткнувшись лицом в рубашку. Видно, что она не меньше его испугалась. Непонятно, чего она боится больше – наказания за качели или того, что и в этот раз не придет мама. Это я думаю без тени всякого юмора. Сам-то я сижу в кустах, и мне не до смеху. Меня заметили. Приходиться вылезти из своего убежища. Марис и компания смотрят на меня, как будто это я виновник всего безобразия. Незнакомец, наконец, собирается с духом и мягко стряхивает с себя Илзе на траву. Она быстро поднимается и бежит ко мне. Я привычно обнимаю ее и целую в макушку. В такие моменты она меньше всего хочет слов. Поэтому я молчу и смотрю на мужчину. Он тоже на меня смотрит, как-то подозрительно. Потом поворачивается к соцработнице и громко спрашивает:
– Это вот этого пострела вы мне пытаетесь засунуть в опеку? Да он сам башню кому хочешь снесет, не то что себе.
Соцработница прикладывает палец ко рту и шипит:
– Тише. Он же вас слышит.
Но замечание, кажется, еще больше его раззадоривает, и он кричит мне:
– Ну и пусть слышит. – Он пружинисто поднимается с земли и машет мне рукой. – Эй, малой, иди-ка сюда. Быстро! Давай поторапливайся.
Я вообще-то не очень люблю, когда мне приказывают, но, как ни странно, медленно к нему подхожу. Он выше меня почти на голову. Закрученные усы придают ему воинственный вид. Тонкие губы неприветливо сжаты, но голубые глаза смеются. Мы – люди из леса, быстро улавливаем человеческую суть. Как бы этот мужик не старался выглядеть строгим, он добрый и веселый, даже слишком. Правда, сейчас он это скрывает. Пытается произвести впечатление. Я тоже ему улыбаюсь глазами.
– Тебя как звать, парень? – пытается завести он со мной разговор.
– Эдгар, – отвечаю я, – вы должны это знать, если вы ментор, конечно. Вы и материалы моего дела должны знать на зубок, – ухмыляюсь я во весь рот.
– Ты это, не умничай тут, – он опять напускает строгости, – раз уж я твой ментор, то веди себя уважительно. А то я живо от тебя откажусь, и будешь тут прозябать до старости. Потом умрешь. Так ничего и не увидишь…
Такая перспектива меня совсем не радует. Я перестаю улыбаться. Это его явно вдохновляет, и он говорит уже мягче:
– Ладно! Меня зовут Айвар. Считаю, что наше знакомство состоялось. Завтра около полудня я за тобой заеду, и мы поедем в Мадону. Посмотрим квартиру, в которой ты, может быть, будешь жить. Ну и на всякие другие достопримечательности этого сраного городишки тоже глянем. Согласен?
Я молча киваю, замечаю боковым зрением, как соцработница Дайна морщится от нехороших слов ментора. Сам-то я думаю, что крутой мне достался ментор. Вот так сходу экскурсия в Мадону, в которой я никогда не был.
– Вы, однако, договаривайтесь на конкретное время, и не с ним, а со мной, – замечает соцработница, – у нас заведение со строгим распорядком.
– Да знаю я ваши распорядки, – машет на нее рукой Айвар, – баландой их кормите. Вон, даже качели не можете нормальные сделать. Развели тут бездельников, – теперь он машет рукой в сторону Мариса.
Дайна аж раздувается от праведного негодования. Марис тоже смотрит на Айвара крайне неодобрительно и крепче сжимает в руке молоток. Мне становится совсем смешно. Я вежливо киваю всем поочередно и направляюсь в сторону нашего главного дома.
После мастерских нас обычно через часик-другой зовут на обед. Тех, кто дружит со временем и расписанием, звать не нужно. Мы сами спускаемся в большую столовую на первом этаже, пропитанную в это время запахами кислой капусты и свинины. Капустные супы и каша с котлетами появляются на наших столах чаще всего. Бывают, конечно, макароны по-флотски. В крайнем случае, если уж обед совсем несъедобный, можно поесть хлеба. Иногда я уже почти с забытым наслаждением вспоминаю свои воскресные походы с мамой в кафе, хрустящую картошку фри и ярко-красный кетчуп. И, конечно же, кока-колу – сладкую и холодную, так сильно газированную, что пузырьки щекочут мое небо и взбираются к самому носу. Если выпить весь стакан залпом, ужасно хочется чихнуть. Я всегда так делал, а мама потом ругалась.
У входа в столовую меня останавливает соцработница Дайна и спрашивает, кто из нас затеял это хулиганство с качелями. Говорит, что Илзе не хочет выходить из своей комнаты и все время плачет. Я, естественно, отвечаю, что это я во всем виноват, и обещаю починить после обеда качели. Если мне, конечно, Марис поможет. Дайна отвечает, что никакой Марис мне помогать не будет и сам я точно ничего не починю.
– И вообще, хорошо, – говорит она, – что ты скоро из от нас уедешь. Выходки твои уже всем порядком надоели. Знали бы, что такой хулиган, отправили в заведение по строже. А мы тут держим тебя в смешанном отделении, хотя тебе уже три месяца, как восемнадцать исполнилось.
Я благоразумно молчу, но чувствую, как внутри меня поднимается волна негодования. А Дайна все напирает:
– Нечего тебе тут околачиваться, да государство объедать. Вон здоровый какой, – она тыкает меня пальцем в грудь. – Только о еде и думаешь! А вот Илзе, между прочим, скорее всего есть так и не выйдет. И завтра в психиатрическую больницу уедет. И все из-за тебя!
Холодный взгляд обжигает меня. Я резко отворачиваюсь от Дайны и выбегаю во двор. «Сволочи, – думаю я. – Это не из-за меня ее в психушку увозят, а из-за вас. Из-за того, что ее все тут бросили. Да и мать скорее всего плюнула на нее давным-давно. А может, сума сошла или умерла, как моя».