Фрагменты

Уэллс Дэн

Некоторое время ответа не было. Маркус слушал, как Ариэль часто дышит за занавеской, и ждал. Ему больше некуда было идти.

— Нандита была ученым, — сказана наконец Ариэль. — Она проводила эксперименты.

— Над Кирой?

— Над всеми нами.

Внутри дом Ариэль был, как обнаружил Маркус, полон ящиков для рассады.

— Не знал, что ты занимаешься садоводством, — сказал он, пока его глаза привыкали к темноте. Из-за того, что остров прочесывали множество Партиалов, Ариэль как можно плотнее завешивала все окна.

— Я выросла с Нандитой, — ответила она. — Садоводство — одно из немногих знакомых

мне видов деятельности.

— Из-за этого ты ее ненавидишь?

Голос Ариэль надломился.

— Я уже говорила тебе, почему ненавижу ее.

— Эксперименты, — произнес Маркус и поднял взгляд на девушку. — Ты готова рассказать о них?

— Нет, — ответила та, уставившись на противоположную сторону улицы. — Но, возможно, пора это сделать.

Она закрыла дверь, отчего комната погрузилась во мрак.

Маркус дождался, пока его глаза привыкли к недостатку освещения, и обратил взгляд на силуэт Ариэль.

— Что это были за эксперименты? Почему остальные девушки мне ничего об этом не говорили?

Ее голос стал более резким.

— Знаешь, как сложно мне было жить день за днем? Притворяться, будто я веду нормальную жизнь? Я нашла работу, которая не была мне нужна, лишь затем, чтобы занять себя чем-то. Я выносила ребенка, когда была на два года моложе того возраста, который предписывается обязательным для материнства по Акту Надежды. Я даже пропалываю этот дурацкий сад только из-за того... из-за того, что люди делали это до Раскола. Я делала все, что могла, я даже избегала своих собственных сестер...

— Что произошло? — требовательно спросил Маркус. — Что было такого плохого?

— Все началось с завтрака, — сказала Ариэль, глядя в пол. — Нандита обычно вставала рано и заваривала нам чай — из ромашки, мяты и прочих трав. Дело в том, что она была лекаркой, поэтому в ее доме и оранжерее сзади был целый склад. Некоторые травы нам разрешалось трогать, например, ромашку, но кое-что хранилось в маленьких стеклянных пробирках с номерами, как на банках для образцов, и к этому нам прикасаться было нельзя. Тогда я об этом особенно не думала — у нас бывали неприятности, даже если мы просто играли в оранжерее, поэтому мы не видели в этом ничего необычного, — но однажды утром я спустилась на кухню, чтобы помочь с чаем, а она добавляла в него что-то из тех пробирок. Я бы не обратила на это большого внимания, но, когда я спросила, что она делает, на ее лице появилось виноватое выражение — такое виноватое, какое иногда бывало у меня, если меня заставали за чем-то, что мне делать не следовало. Она объяснила, что это просто новый ароматизатор или что-то в этом роде, но я не могла забыть ее взгляд.

Следующим утром я опять прокралась вниз и подсмотрела, как она снова что-то добавляла, но на этот раз из других пробирок, и делала какие-то записи на дощечке с зажимом для бумаги. Она занималась этим почти каждое утро, но я перестала пить чай.

— Ты когда-нибудь видела ее дощечку?

— Один раз, когда пробралась в оранжерею, но думаю, что она узнала про это, потому что я больше ни разу не находила ее записи. Это были не просто заметки насчет свойств чая, там говорилось про нас — про то, насколько быстро мы растем, какой у нас иммунитет, зрение, слух и все остальное. Она всегда заставляла нас играть в игры на координацию и память, но после того, как я увидела планшетку, я даже играть больше не могла. Нандита не развлекала своих дочерей — она проводила тесты.

— Может быть, она просто... делала заметки на память, — предположил Маркус. — Вообще я не знаю, насколько родители обычно волнуются за своих детей, может, то, что она делала, — это нормально.

— Это не нормально, — продолжала настаивать Ариэль. — Все, что она делала, было тестами, изучением, наблюдениями. Мы не просто играли в мяч — она проверяла наши рефлексы.

Вместо пятнашек мы соревновались в беге на время вдоль улицы. Если одна из нас разбивала коленку или царапала палец, Нандита повязывала бинт, но только предварительно рассмотрев каждую деталь повреждения.

— Почему другие девушки мне ничего об этом не говорили? — спросил Маркус. — Я выспрашивал у них о Нандите все на свете — все, что они могли вспомнить, все, чем занимались с ней. Ни одна из них ни разу не упомянула того, о чем рассказываешь ты.

— Пару раз я пробовала поговорить с ними, — сказала Ариэль, — но они мне не верили.

Они не видели пробирок или планшетки и думали, что бега были просто веселыми играми.

— Ты заглянула за занавес, — произнес Маркус, — и увидела все в другом свете.

— Именно так.

— Но... — Маркус помедлил, как можно аккуратнее формулируя следующий вопрос. — Может ли такое быть — я не говорю, что ты меня обманываешь или что-то еще в этом роде, но может ли такое быть, что все, что ты видела маленькой девочкой, было совершенно невинными занятиями, но они заставили тебя стать... излишне подозрительной... и после этого ты начала видеть коварство там, где его не было?

— Думаешь, я не задавала себе тот же вопрос по сотне раз в день? — спросила Ариэль. — По тысяче раз? Я говорила себе, что я сумасшедшая, неблагодарная, что я все выдумываю, но каждый раз я обнаруживала что-то еще, что снова сбивало меня с толку. Все, что она делала, было какой-то безумной, запутанной попыткой контролировать нас, заставлять нас действовать определенным образом, думать определенным образом или даже не знаю, что еще.

— Откуда ты можешь знать, что цель была в этом?

— Именно так было написано на планшетке, — ответила Ариэль. — Там говорилось про Мэдисон, и это было исследование методов контроля.

— Что там говорилось?

— Там было написано: «Мэдисон: для контроля». Почему тебе так сложно это осознать?

Маркус встряхнул головой.

— Наверное, это просто настолько... противоречит всему, что я видел. Ты рассказывала кому-нибудь?

Ариэль фыркнула.

— Ты когда-нибудь видела, чтобы восьмилетняя девчонка говорила взрослым, что мама пытается контролировать ее?

— Но ты бы хоть попыталась...

— Конечно, я пыталась, — сказала Ариэль. — Я перепробовала все, что только могла придумать, и, если бы я тогда знала, что такое половое насилие, я бы обвинила ее и в этом — в чем угодно, лишь бы выбраться из того дома. Но она не причиняла нам вреда, и все мои сестры были счастливы, а я была просто Маленькой Злючкой Ариэль. Мне никто не верил, и, когда оказалось, что даже мои сестры мне не верят, я подумала, что, возможно, методы контроля работают, и им просто промыли мозги, или их зомбировали, или даже что-то похуже. Я сделала то, что казалось мне единственным выходом: я разгромила оранжерею.